«Все как мы любим», – подумал Филиппов.

Юноша за кассой оторвался от своих подсчетов, зябко поежился, пряча смуглые тонкие пальцы под мышками, и перевел безучастный взгляд на своего единственного клиента.

– Доробо, табаарыс, – повторил тот, подходя к стойке.

– Здравствуйте, – совершенно по-русски ответил бармен. – Только вы неправильно произносите. Нужна долгота на второй слог. Доро-о-о-бо. А слово «товарищ» давно вышло из употребления.

– Филолог, что ли?

Субтильный кивнул.

– Учусь на втором курсе.

– В педухе?

– Нет. У нас филиал Томского университета недавно открыли.

– Круто. А скажи мне как филолог – филологу: чего бы мне у тебя долбануть?

Мальчик завертел головой, оборачиваясь на ядовито-цветастый ряд бутылок у себя за спиной, как будто не знал, что у него там стоит. Вид этой батареи вызвал у Филиппова предварительный, но весьма ощутимый приступ тошноты.

– Только из этого мне ничего не предлагай. Без обид, но я цветное не пью.

– Может, беленькую тогда?

– Водки? – переспросил Филиппов и ненадолго задумался.

Его всегда трогали и немного смешили французы, которые у себя в ресторанах тратили уйму времени на то, чтобы сначала рассадить народ за столом, потом заказать салаты, а когда подходило время для выбора сыров, они вообще становились так задумчивы и так глубоки, что Филиппов не мог удержаться от иронии. Он постоянно подтрунивал над своими парижскими друзьями и уверял их, что замысел монументального «Мыслителя» наверняка пришел Огюсту Родену в ресторане. Француз, размышляющий над меню, просто требовал запечатлеть себя в бронзе.

Как и русский, задумавшийся – не пора ли ему накатить еще.

Впрочем, была и другая причина у Филиной задумчивости. Он прикидывал – как пойдет. Опыт подсказывал, что затея была чревата немедленными последствиями, и вполне возможно было блевануть прямо тут, но изящный и по сути математический расчет привел его в итоге к полному позитиву.

– Скажем, семьдесят грамм… Как думаешь, смогу? – на всякий случай спросил он субтильного филолога, однако вопрос этот был уже риторическим.

– «Стандарт», «Парламент» или «Булус»?

– Что за «Булус»?

– Местная водка на ледниковой воде. Леднику больше тысячи лет. Он совсем недалеко отсюда. В Качикатцах.

– Давай Качикатцы, – махнул Филиппов рукой. – Пусть шотландцы удавятся. В каком колене клетчатого клана вода для вискаря хранилась тыщу лет?

Как только философский вопрос был решен, пришла очередь скучной прозы.

– Чем будете закусывать?

Филиппов погрустнел и уставился на трупики бутербродов, закутанные в полиэтиленовые саваны и выставленные – очевидно, для церемонии прощания – прямо на барной стойке.

– Может, с рыбой? – предложил филолог, указывая на сморщенную розовую плоть под целлофаном.

– Ты ее в прошлом веке поймал?

– Нет. Вчера привезли. На улице холодно – что ей будет?

– Да уж, – вздохнул Филиппов. – У вас тут, кстати, не только на улице холодно.

Он сделал губы колечком и выдохнул наружу немного своего родного, практически имманентного ему перегара. Тот послушно сгустился в белесое облачко.

– Видал? Это что такое? На отоплении экономите?

– Не знаю, – субтильно пожал плечами филолог. – Но, вообще-то, холода рано пришли. А коммунальщики осенью, как всегда, не готовы. Временные перебои с теплом. У нас там, у входа, уже два дня бригада ремонтников суетится.

– Видел я, как они суетятся, – хмыкнул Филиппов. – С такими работничками перемерзнем сегодня ночью тут, как клопы.

– В номера тепло дается в полном объеме. Прохладно только на первом этаже.

– Ты это называешь «прохладно»? Ничего, что я в пальто у тебя тут сижу?

– Сидите, пожалуйста. Мне все равно. Может, с колбасой тогда бутерброд, если не хотите с рыбой?

Филиппов ответил не сразу, потирая озябшую лысину.

– А колбаса у тебя с крысиными хвостиками?

– Почему с крысиными хвостиками?

– Ты когда-нибудь в колбасном цеху был?

– Нет.

– Вот если бы был, тогда бы не спрашивал. Они на ночь свою мясорубку вырубают.

Он многозначительно поднял брови, но бармен оказался не настолько догадлив. Филиппову пришлось поднять брови еще раз. Бармен снова не догадался.

– И что?

– Не тупи. Представь огромную мясорубку. Просторную как вагон… Или как вот этот твой бар. Хотя это, конечно, не бар. Все, что угодно, только не бар. Зал ожидания в поселковой автостанции. Я тебе потом расскажу, какие бывают бары. В Барселоне на Рамбла я однажды очень серьезно завис в одном заведении… Ладно, это сейчас не важно. Короче, здесь у тебя мясорубка. Туши, туши… Коровьи, свинячьи… Мясо, кровища целый день. Кишки перекрученные. Все как положено. Ты это дело тут перемалываешь, кости дробишь, мозг по стенам – в общем, всё круто. Фарша у тебя до фига. Вечером надо идти домой. Рабочий день у тебя закончился. Что ты делаешь? – пародируя эпизод из «Desperados», Филиппов перегнулся через стойку к бармену и сделал тарантиновскую ложно-драматическую паузу, следом за которой должна идти непременная банальность. – Все верно, сынок. Ты нажимаешь на кнопку.

Юноша за стойкой перестал зябко поеживаться, с интересом наблюдая за тем, как Филиппов руками, голосом и даже лицом изображает затихающую после отключения промышленную мясорубку.

– И тишина, – негромко сказал тот, прекратив гудеть. – The rest is silence…

Несколько секунд они оба молчали, оставаясь неподвижны, а потом Филиппов сделал эффектный жест, который подсмотрел у одного актера тамбовского драмтеатра, выступавшего в детском спектакле «Поющий поросенок».

– И вот в этот момент… – торжественно заговорил он, гипнотизируя бармена убойным сочетанием тамбовского жеста и загробных интонаций Эдварда Радзинского. – В этот момент появляются крысы… Ты «Ревизора» читал?

– Да.

– Так это совсем не те крысы, которые приснились Городничему. Помнишь? Пришли, понюхали и пошли прочь. Нет, мой родной, этих не две. И они не уходят. Они пришли на всю ночь голодной оравой не нюхать, а жрать. Ты представляешь себе – сколько всего остается в этой выключенной мясорубке? Думаешь, ее чистят? Или, думаешь, крысы пропустят хотя бы одну ночь? Фига с два! Ходят как на работу, как паровоз по расписанию! И жрут целую ночь. Во все свои наглые крысиные морды. А вот теперь представь, что происходит наутро… Когда возвращаются эти… ну как их… колбасники, и кто-то из них врубает мясорубку опять. Думаешь, крысы пожрали, сказали спасибо и тихо пошли прочь? Или, может, у них есть такая дежурная крыса из крысиного МЧС, которая сидит на часах и ровно в половине седьмого утра говорит им: «Ребята, пипец, время валить, а то сейчас придут злые дядьки, и будет нам всем не до смеха…» Думаешь так? Вот я что-то сомневаюсь… Что-то мне кажется – нет у них такой доброй, симпатичной и внимательной крысы. А это значит, что, когда колбасники утром врубают свою шарманку, там внутри полно крыс. Наевшихся, доверчивых божьих тварей. И все они, дико при этом визжа, быстро превращаются в фарш. А теперь честно скажи мне – ты уверен, что кто-то каждое утро отделяет этот «предварительный» фарш от основного? Такой специально обученный, опытный, гигиенический человек. Нет? Вот и я не уверен… Короче, давай свою водку. Теперь я готов.