– Понимаю. Слушайте, а вы помните, как я выглядел в прежние времена?

– Очень бледный всегда. Не сильно, по-моему, изменились.

– Ничего странного не замечаете вокруг носа и губ?

– А. Я думал, кожа шелушится от солнечного ожога, или что-нибудь в этом роде. Нет?

Хардман с ухмылкой ткнулся изуродованным лицом в полный пивной стакан. Потом сказал:

– Из-за этого уехал. Эгоизм распроклятый, наверно. Разбился в самолете. Так или иначе, я из-за этого так робел и стеснялся, что практически не мог работать в суде. Знаете, как Оскар Уайльд, закрывал рот рукой, глухо мямлил всю свою риторику. Редшо и Таббу понадобился партнер в Сингапуре, я и поехал. Наверно, рассуждал, тут все белые – более или менее белые; люди – я имею в виду азиатов – глазеют в любом случае. Ну и черт с ними. Слушай, давай виски выпьем.

– Да. Виски. А теперь ты женился.

– Женился. Извини, что не пригласил на прием.

– Ничего. Что там было, по малайским обычаям: ты в униформе, с крисом,[36]поминал славу древней Малакки и знахарей мумбо-юмбо?

– Это не обязательно, когда один из супругов уже состоял в браке. Просто подписали контракт, потом подали служителям мечети апельсиновый сок, потом спиртное остальным гостям. Поразительно, что я, как мусульманин, лучше большинства из них. Боже, что за вечер. Абдул Кадыр…

– Да. Твою мать.

– Да нет, неплохие люди. Чуточку поживей клубных типов.

– А жена?

– Знаешь, довольно хорошая. – Хардман выпил виски с водой. – По-моему, все будет в порядке. Малайские женщины весьма требовательные, если не возражаешь.

– Слышал. – Краббе открыл рот для рассказа о Рахиме, потом снова закрыл. Видно, она для пего еще что-то значила.

– Фактически это не похоть. А способ проверки, не был ли ты с другой женщиной.

На эту реплику вошла миссис Толбот. Распахнула дверь бара и встала, пристально глядя перед собой не совсем сфокусированным взглядом, растрепанная, с размазанной губной помадой. На ней было красивое шуршащее платье для коктейля, расшитое макаронниками местных серебряных нитей. Явно выпившая.

– Где он? – сказала она.

– Кто? – вежливо, холодно уточнил вставший Краббе.

– Вам чертовски отлично известно. Бэннон-Фрейзер. Наверху?

– Мадам, – сказал Хардман, – я просто никакого понятия не имею. – Двое выпивавших за одним столом китайцев без любопытства взглянули. Тут явилась Тетушка, колоссальная, с широко открытыми приветственными объятиями.

– Ах, – сказала она, – вот великая радость. Вы оказываете нам честь не так часто, как надо бы.

– Мистер Бэшюн-Фрейзер наверху?

– Мистера Бэннон-Фрейзера тут нынче нет.

– Наверху, с той самой сучкой.

– Ни с какой он не с сучкой; в любом случае, здесь его нет. Может, в каком-нибудь другом месте.

– Пойду посмотрю. – Миссис Толбот направилась к центральному залу.

– Нельзя туда, – предупредила Тетушка. – Это для постояльцев. – И всей тушей преградила дорогу. – Заходите в бар, выпейте чуточку. Вместе со мной. – И потащила миссис Толбот в сторону, схватив ручищей-окороком цвета сырой говядины хрупкий локоть. Миссис Толбот шлепнулась на круглый стул, уткнулась локтями в стойку, зашмыгала.

– Все одинаковые, – всхлипывала она. – Все вы одинаковые. – И яростно набросилась на Хардмана: – Ты со своими проклятыми католическими добродетелями. Не настолько добродетелен, чтобы…

– Хватит, – оборвал ее Хардман. – Не здесь.

– Что будете, дорогая моя? – заискивающе спросила Тетушка. – Джин?

– Двойное виски.

– Слушай, – сказал Хардман Краббе, – мне идти надо. К десяти обещал вернуться. – Подмигнул, кивнул в сгорбившуюся над стойкой бара спину миссис Толбот. – В контору забегай как-нибудь.

– Я и сам ухожу, – сказал Краббе. Потом взглянул на миссис Толбот, супругу начальника Службы просвещения штата, напившуюся, не в себе, одинокую, не способную вести машину. И добавил: – Где-нибудь через минуточку. – Хардман опять подмигнул и тихонько ушел. Тетушка помахала ему, заговорщицки подмигнула.

– Как приятно тут вас видеть, – обратилась она к миссис Толбот. – Очень было б приятно видеть чаще. У нас иногда бывают приемы, из Бангкока и Пинанга приезжают милые люди. Хотят видеться с симпатичными европейцами.

– Ох боже, боже, – сказала миссис Толбот. – Никого никогда не хочу больше видеть. – Проглотила виски и крикнула: – Бой!

– Слушайте, – сказал Краббе, – выпейте томатного соку. Холодного. Вы ели что-нибудь?

Она безрадостно рассмеялась.

– У нас дома вечно едят. Беспрерывное представление. Ради бога, не напоминайте мне о еде.

– Не пейте больше виски, – попросил Краббе. – Прошу вас.

Она качнула головой.

– Стараетесь оградить меня от худшей стороны моей натуры, или что? – Чуть по-детски шепелявила, глядя на него, равномерно попивая виски из полного стакана.

– Давайте я вас домой отвезу, – предложил Краббе.

– Считаете, я машину вести не могу, или что? – Тот же тоненький детский невинный голос.

– Ну, разрешите мне отвезти вас домой. Он забеспокоится.

– Кто? Бэннон-Фрейзер? Он забеспокоится при нашей встрече. Я дам ему повод для беспокойства. Свинья. Червяк.

– У нас милые люди бывают, – сказала Тетушка. – Радиола есть. Можно потанцевать.

– Можете тут оставить машину, – продолжал Краббе. – Утром бой ее приведет. Давайте, позвольте мне отвезти вас домой.

– Ну, волынку завел. – Девочка-кокетка. – У тебя планы насчет меня? О-о-ох, как интересно.

– И повар новый, – добавила Тетушка. – Китаец. Получает сто пятьдесят в месяц.

– Еще одну на дорожку, – решила миссис Толбот, – прежде чем меня мистер Краббе уложит в мою одинокую постель. Или в свою одинокую постель. В какую? – Вытаращила па него глаза, покачиваясь, со слегка накопившейся в уголках губ пеной.

– Пошли, – сказал Краббе, беря ее за руку.

На улице моросило. Миссис Толбот потеряла равновесие, шарахнулась в стену.

– Держитесь, – сказал Краббе и обнял ее. – Моя машина тут, за углом.

«Абеляр» стоял, гладкий, призрачный в слабом уличном свете. Выяснилось, что этим вечером никто в нем домой не поедет. Все шипы проколоты. Должно быть, хорошие люди мистера Джаганатана с жаждой знаний, в утолении которой им отказал плохой белый мужчина, совершили мелкую месть. Краббе выругался, придерживая миссис Толбот.

– Глядите-ка, что эти свиньи сделали с моими покрышками.