Но папа схватил дочку за косу и несколько раз дёрнул её как следует.

— Барышня, я не разрешаю, чтобы мои дети присваивали себе чужие вещи!

Глаза Геди налились слезами:

— Мохнатка не вещь!

— Верно, не вещь, а щенок. Точнее, украденный щенок. Я не разрешаю моим детям красть, — сказал папа.

Геди сказала глухо:

— Картошка стынет.

Тогда папа быстрым шагом пошёл к дому. Геди и Фреди поплелись за ним, а Мохнатка остался в саду.

Как обычно, они ели на кухне. У стола, на котором дымилось блюдо с жареной картошкой, стояли две скамьи.

— Вы его не принесли? — спросила мама, которая явно была разочарована тем, что они пришли на кухню без Мохнатки.

Фреди с упрёком поглядел на отца.

— Папа на нас сердится, мы не посмели его сюда взять.

Геди вдруг расплакалась:

— А он так пи-ить хо-чет!.. Он даже лизал мокрую траву… — И она, всхлипывая, уткнулась в стол.

— Перестань! — сказала мама. — Я и так, кажется, пересолила салат. Если ты не вытрешь слёзы, его невозможно будет есть. — И она погладила Геди по головке. — Какая ты растрёпанная, детка! Твоя косичка совсем расплелась.

— Госпожа учительница, это я. — Папа поднял руку, как послушный ученик, и сказал винясь: — Я дёрнул её за косу.

Это было так смешно, что Геди невольно улыбнулась сквозь слёзы, хотя ей хотелось бы продолжать безутешно плакать, чтобы папа наконец заметил, какая она несчастная.

Фреди молча уминал картошку.

Но вдруг он перестал есть и, внимательно разглядывая кусок помидора, который подцепил вилкой, спросил, не подымая глаз на родителей:

— Что теперь с ним будет?

Никто не успел ответить, потому что послышалось какое-то поскрёбывание. Геди вскочила, распахнула дверь, и в кухню вбежал Мохнатка. Он тут же принялся кружиться вокруг стола, нисколько не смущённый тем, что мешает ужинать. Напротив, он вёл себя так свободно, будто привык к этой кухне со дня своего рождения.

— Он и в самом деле прелесть! — сказала мама.

Мохнатка доверчиво посмотрел на маму. Его влажный нос принюхивался, вдыхая приятный запах жареной картошки.

— Можно его чем-нибудь накормить? — спросил Фреди.

— Ну конечно, — ответила мама. — Ведь он наш гость.

Ему поставили на пол две мисочки — одну с молоком, другую с картошкой, — и Мохнатка с жадностью принялся есть. Он чавкал, причмокивал и радостно махал хвостиком.

— Еда ему, видно, пришлась по вкусу, — сказал папа, и его голос уже не был таким строгим, как прежде.

Фреди решил воспользоваться благоприятным моментом и сказал:

— Сейчас, ночью, его нельзя нести назад, в парк, — и с надеждой поглядел на маму, ожидая поддержки.

Мама подмигнула папе:

— Я думаю, на ночь его надо здесь оставить. А завтра утром мы…

Ей не удалось договорить, потому что поднялся невообразимый шум: дети запрыгали от восторга и с воплями кинулись к маме, это она помогла им уговорить строгого папу и добилась, что он сказал: «Ну уж ладно». Мохнатка тут же включился в происходящее, и на кухне никто уже не слышал собственного голоса.

— Давайте соорудим для нашего гостя постель, — сказала мама, когда все немножко успокоились.

Она вынула из небольшой корзинки носки, которые собиралась штопать, и положила туда старенькую диванную подушку, так что постель получилась мягкая.

Мохнатка с недоверием наблюдал за этими приготовлениями. Он наскоро обнюхал корзинку, но тут его внимание привлекли скатанные попарно пёстрые носки, которые валялись теперь на полу. Яркие, с весёлым рисунком, они ему понравились куда больше, чем скучная корзина. К тому же, если толкнуть их лапой или мордочкой, они катятся по полу, как мячики. Он даже попробовал их пожевать, но это оказалось невкусно. Зато схватить этот пестрый мягкий мячик передними лапами и рвать его зубами было очень увлекательно, и при этом раздавался такой приятный для его собачьего слуха звук.

— Мохнатка! — в ужасе закричала Геди. — Что ты делаешь?

Мохнатка приветливо замахал хвостиком, тут же перестал грызть носки, с гордым видом принёс их девочке и положил у её ног. По его полным радостного предвкушения глазам было ясно, что он ожидал награды за то, что так удачно их рвал.

— Мохнатка, этого нельзя делать! — воскликнул Фреди и с тревогой взглянул на отца, к счастью углубившегося в чтение вечерней газеты.

Тогда Фреди взял корзинку с подушкой, а Геди схватила Мохнатку на руки, и они поднялись наверх, в детскую. Корзинка будет стоять — так они договорились — между их кроватями. Но когда Геди посадила туда Мохнатку, он забился, как рыба в сетях, и тут же выскочил. Фреди его снова поймал и посадил назад в корзинку, но Мохнатка опять выскочил… Это повторялось не меньше шести раз. Наконец дети сели на корточки возле Мохнатки и, перебивая друг друга, принялись ему объяснять, какая у него мягкая и прекрасная корзинка для спанья и что пора ему вести себя как надо. Мохнатка внимательно слушал, подняв уши. Но, когда после этого его снова посадили в корзинку — уже в седьмой раз, — он опять выпрыгнул.

— Надо положить в корзинку что-нибудь, что ему нравится, — сказал Фреди.

— Ага, и я знаю что, — подхватила Геди и убежала из комнаты.

Она вернулась с прогрызенными носками и кинула этот пёстрый мячик в корзинку. Увидев его, Мохнатка сам тут же залез в свою постель.

— Ну вот мы и справились, — сказал Фреди; он облегчённо вздохнул и отбросил со лба влажные волосы. Их гость оказался не из лёгких.

— Он ведёт себя как младенец, — заявила Геди и сразу почувствовала себя очень взрослой.

— Он и есть младенец, — сказала мама, которая поднялась к детям, чтобы их на ночь поцеловать.

Она подождала, пока они разделись и умылись, а потом села к Фреди на кровать.

— Так вот, дети, — начала она, — папа, конечно, прав. Собака эта чужая, и завтра вы должны сделать всё, чтобы найти её хозяина.

— Всё-таки ужасно, что хозяин за ней совсем не смотрел. Уж если бы у нас была такая чудная собачка, она от нас не убежала бы.

Фреди молча кивнул в поддержку сестры. Мама взяла его за руки.

— Дети, — сказала она, — я поражена, что вы недолго думая присваиваете себе чужое да ещё отдавать не хотите. Разве это честно?

Она вопросительно поглядела на Фреди, и он покраснел.

— Мама, — проговорил он, — я его не сразу взял, а долго думал, как поступить. Мне было как-то не по себе.

— Это в тебе говорила совесть, — сказала мама.

— А у меня тоже есть совесть? — спросила Геди со своей кровати.