— Смотри-ка! Вон она, его мать!.. — внезапно вскричала она, как только коляска затряслась по мостовой предместья. — Вон та толстая блондинка, которая сидит у дверей.

Жюстина вышла подышать свежим воздухом и, сидя на стуле у входа в лавку, где были развешаны хомуты и уздечки, вязала чулок. Маленький мальчик и девочка играли у ее ног, а позади, в темной глубине лавки, коренастый брюнет Тома зашивал седло.

Максим не спеша повернул голову в ее сторону, в нем говорило простое любопытство. Он был очень удивлен, увидев крепкую тридцатидвухлетнюю женщину с внешностью добропорядочной мещанки. Она ничем не напоминала ту сумасбродную девочку, с которой он путался, когда каждому из них не было еще даже семнадцати лет. Возможно, впрочем, у него и сжалось сердце, когда, сам такой больной и такой старый, он нашел ее похорошевшей, безмятежной и очень полной.

— Ни за что бы ее не узнал, — заметил он.

Коляска, не останавливаясь, свернула на Римскую улицу. Жюстина — этот призрак далекого прошлого — исчезла в тумане сумерек вместе с детьми, Тома и его лавкой.

В Сулейяде стол был накрыт. К обеду Мартина приготовила угрей из Вьорны, кролика под соусом и говяжье жаркое. Пробило семь часов; оставалось достаточно времени, чтобы спокойно пообедать.

— Да перестань ты нервничать, — говорил Паскаль Максиму. — Мы про-водим тебя на вокзал. Это не займет и десяти минут. Раз ты не забрал свой багаж, тебе нужно только взять билет и сесть в вагон.

Встретившись с Клотильдой в прихожей, где она вешала на крючок свою шляпу и зонтик, он сказал ей вполголоса:

— А знаешь, твой брат меня беспокоит.

— Почему?

— Я пригляделся к нему, и мне весьма не нравится его походка. В таких случаях я никогда не ошибался… Одним словом, этому молодому человеку угрожает сухотка.

Она очень побледнела. Сухотка! Ей вспомнилась страшная картина: их сосед, еще молодой человек, — в колясочке, подталкиваемой слугой. И так в продолжение десяти лет. Разве не самая ужасная из всех болезней такая расслабленность, которая словно ножом отрезает живого от жизни?

— Но он жалуется только на ревматические боли, — прошептала она.

Паскаль пожал плечами и, сделав ей знак молчать, направился в столовую; Фелисите и Максим уже сидели за столом.

Обед прошел очень задушевно. Клотильда, серьезно обеспокоенная, была нежна с братом, сидевшим рядом с ней. Она весело ухаживала за ним, выбирала ему лучшие куски и раза два подзывала обратно Мартину, которая слишком быстро уносила блюда. Она все больше очаровывала Максима, — такая добрая, умная, веселая; он ощущал ее прелесть, словно ласку. Он был настолько покорен ею, что в нем мало-помалу стал созревать один план, вначале неопределенный, потом все более и более четкий. Его до ужаса испугала мертвая красота и царственная внешность маленького Шарля, его слабоумного и болезненного сына; так почему бы вместо него не взять к себе сестру Клотильду? Правда, мысль о женщине в его доме казалась Максиму страшной: развратничая с ранней юности, он теперь боялся их всех; но Клотильда казалась ему наделенной настоящим материнским чувством. Кроме того, порядочная женщина сразу изменит к лучшему его положение.. По крайней мере, отец не осмелится больше подсылать к нему девочек, а он подозревал, что это делается, чтобы доконать его и тут же загрести принадлежавшие ему деньги. Страх и ненависть к отцу заставили его принять решение.

— Ты еще не собираешься замуж? — спросил он, желая нащупать почву.

Девушка рассмеялась:

— О, пока торопиться незачем!

Затем, глядя с вызывающим видом на Паскаля, который поднял голову, она добавила:

— Как знать?.. Нет, я никогда не выйду замуж!

Тогда Фелисите возмутилась. Всякий раз, когда она замечала сильную привязанность Клотильды к доктору, она желала, чтобы замужество уничтожило ее, чтобы Паскаль остался один в опустевшем доме, — тогда она сама станет там владычицей, хозяйкой положения. И она тотчас же обратилась к нему за помощью: разве женщина может обойтись без замужества, разве не противоестественно остаться старой девой? И серьезным тоном, не сводя глаз с Клотильды, он подтвердил:

— Да, да, нужно выйти замуж… Она достаточно благоразумна, она выйдет замуж…

— Полно! — вмещался Максим. — Хватит ли у нее действительно благоразумия?.. Разве только чтобы сделаться несчастной, быть может, — вокруг столько неудачных браков!

И наконец он решился:

— Знаешь, что тебе нужно сделать?.. Уехать в Париж и жить там у меня… Я подумал о мальчике, но мне страшно взять на себя заботу о нем при таком состоянии моего здоровья. В сущности, я сам ребенок, я сам больной, нуждающийся в уходе! Ты будешь ходить за мной и не покинешь меня, если я совсем перестану владеть ногами.

Его голос дрожал, до такой степени он расчувствовался, говоря о самом себе. Он уже видел себя расслабленным, а ее — у своего изголовья. Если она согласится не выходить замуж, он охотно оставит ей свое состояние, чтобы оно не попало в руки отцу. Его ужас перед одиночеством, перед тем, что скоро, быть может, ему придется взять сиделку, придавал ему что-то трогательное.

— Это будет очень мило с твоей стороны, и тебе не прядется раскаиваться.

Мартина, подававшая жаркое, застыла на месте от изумления; таким же странным показалось предложение Максима и всем, кто сидел за столом. Фелисите первая поддержала этот план, чувствуя, что его осуществление поможет ее замыслам. Она смотрела на онемевшую и словно оглушенную Клотильду; Паскаль, мертвенно-бледный, ждал ее ответа. Но девушка сразу не могла найти нужных слов и только пролепетала:

— Ах, братец, братец!

Тогда бабушка сочла нужным вмешаться:

— И это все? Подумай, брат делает тебе прекрасное предложение. Если он теперь боится взять к себе Шарля, то ведь ты, во всяком случае, можешь поехать к нему. А позднее ты выпишешь и малыша… Все прекрасно устраивается. Максим взывает к твоему сердцу… Ведь правда, Паскаль, она должна согласиться?

Доктор, сделав усилие, овладел собою. Было заметно, однако, что он еще не совсем пришел в себя.

— Повторяю, — медленно произнес он, — что Клотильда весьма благоразумна. И если она сочтет нужным согласиться, то согласится.

Клотильда, глубоко взволнованная, возмутилась:

— Учитель, ты, значит, соглашаешься, чтобы я уехала!.. Конечно, я очень благодарна Максиму. Но, боже, покинуть все! Все, что я люблю, все, что любила до сих пор!

И растерянным жестом она обвела это «все», весь Сулейяд целиком.

— Ну, а если Максим будет нуждаться в тебе? — заметил Паскаль, глядя на нее.

Она вздрогнула, на ее глазах появились слезы. Только она одна поняла значение его слов. Страшное видение снова возникло перед нею: Максим, расслабленный, в маленькой колясочке, подталкиваемой слугой, как тот сосед, которого она встречала. Но ее любовь восставала против ее сострадания. Должна ли она чувствовать какой-то долг по отношению к брату, который в продолжение пятнадцати лет был ей чужим? И разве не долг ее — быть там, где было ее сердце?