* * *

– Хрен с ней, – решил я, еще раз критически осмотрев в зеркале свое отражение, – побреюсь.

Для реализации принятого решения потребовались бритвенные принадлежности, разыскать которые сразу не удалось. Смутно вспомнилось, что станок и помазок уволок месяца два назад на полчасика мичман Генка из РТС, которого я в итоге поймал, отругал и почти уже вернул свое имущество, когда оказалось, что его на положенном месте нет. Гена обещал все незамедлительно вернуть, а для начала поволок меня в фотолабораторию, где отыскалась некая древняя бритва.

– Это не та! – возмутился я.

– Погоди! Брейся этой, пока твоя не найдется, – виновато бурчал мичман, вытряхивая из рундука всякое добро. Наконе в его руках оказался фотоаппарат со здоровенным объективом и, отвлекая внимание, он заявил, что от последней съемки американского авианосца в кассете осталось несколько недобитых кадров. Там страшно дорогая пленка, юлил Генка, но он готов истратить ее на меня, дабы увековечить уникальную лицевую растительность перед ее уничтожением. Я наглого мичмана, естественно, послал, но, видимо, не слишком уверенно и недостаточно далеко, поскольку он остался на месте, а я оказался под лучами светильника на фоне белой простыни.

– Мы сделаем монтаж, – радовался Гена, засовывая мне в кулак зажигалку, – ты, бородатый, будешь на фоне себя – безбородого.

* * *

Баркас, следовавший на штабной корабль, оказался набит под завязку, и командир попросил старпома во избежание проблем и вопросов на флагмане освободить его от всех лишних пассажиров. В результате на борту остались только сопровождающий командира главстаршина-секретчик и я.

Было довольно свежо и, малость поприседав враскачку вместе с командиром на корме плавсредства, я решил не пижонствовать и спрятался внизу, предоставив начальнику право в гордом одиночестве отстоять весь полумильный переход и дважды ловко пресечь попытку ветра сдуть его фуражку за борт.

На крейсерский трап я смог перебраться только после нескольких цирковых упражнений, в ходе которых вывихнул лодыжку и ушиб локоть. Зубная боль несколько притупилась на фоне полученных травм. Командир с секретчиком оказались более удачливыми. Со шкафута мы разошлись в разные стороны, и я, хромая, отправился на поиск дантиста.

– Где здесь зубной врач? – спросил я у моряка, зависшего в проеме прохода к кают-компании.

– Вон тот, что с плакатом, – матрос в белом одеянии указал огромным камбузным тесаком на щуплую спину одного из «художников», трудившихся над транспарантом. Разложив на столе склеенные по длине листы ватмана, они раскрашивали ярко-красной тушью прорисованные по контуру буквы, складывавшиеся в текст, который гласил:

«В ДАЛЬНИХ ПОХОДАХ НА СТРАЖЕ СТРАНЫ БУДЕМ СТОЯТЬ, КАК ГЕРОИ ВОЙНЫ!»

– Доктор, – обратился я к спине, – помогите больному.

Человек, оказавшийся старлеем, обернулся и посмотрел на меня усталыми глазами.

– Видишь, на мне особое задание. Пока не закрашу все буковки, сорваться не смогу. Зам сожрет и не поморщится.

– У меня зуб, – скорчил я жалобную физиономию.

– У всех зубы, – ласково отвечал доктор, – у кого-то их больше, а у кого поменьше. Я, например, знаю некоторых с явными патологическими излишками, – продолжил он с нехорошей ухмылкой.

– Ты же клятву Гиппократа давал, – настаивал я, переходя на «ты» по принципам взаимности и равенства рангов.

– С тех пор я успешно принял еще и воинскую присягу. Она отменила все мои предыдущие обязательства, – уточнил дантист, – в том числе, кстати, даже таинство брака.

– У меня баркас на эсмине через полтора часа, – продолжал я. – Если полечишь меня чуток, то я за оставшееся время вполне смогу дорисовать плакат. Тем более что дело-то знакомое.

– Господи! – радостно воскликнул собеседник, – ты услышал мои молитвы. Вот ведь, на корабль в кои-то веки прибыл приличный офицер, а вымпел не поднят и личный состав для встречи не построен. Пойдем скорее же, благодетель! Я облегчу твои страдания. Саша, – представился он, беря меня за руку и увлекая куда-то по коридору.

Мы быстро добрались до его стоматологической отгородки с пугающим спецкреслом в корабельной амбулатории. Саша сделал укол, и я уже почти без болевых ощущений подвергся детальному обследованию. Доктор сверлил, ковырял и вздыхал.

– Да, – сказал он, закончив сложный процесс манипуляций у меня во рту, – тут не все просто. Я тебе в дупло лекарство положил, но пломбу ставить нельзя. Приходи послезавтра. Продолжим лечение.

– Боюсь, что сегодня и снимемся, – сказал я, – послезавтра будем где-то у Сардинии.

– Тогда единственный выход – полоскать. А если болеть будет, то удаление неизбежно. Кто у вас на пароходе медициной заправляет?

Я назвал Васину фамилию.

– А, этот! – радостно воскликнул лекарь, – этот выдерет. Мы с ним вместе в госпитале стажировались. Привет передавай от меня. От Нади и Светы – тоже. Впрочем, – почесал он затылок, чуть наморщив лоб, – нет. От Светы не надо. Только смотри, не забудь ему напомнить про обезболивание. Он об этом всегда забывает.

* * *

Вернувшись в кают-компанию, мы быстро и дружно начали заполнять буквы плаката красителем.

– Кто это такую песню придумал написать? – спросил я Сашу, с радостью ощущая облегчение от стихания изнурительной боли. – Я, например, уже четвертую боевую службу тащу и твердо знаю, что в дальних походах ничего стоять не должно. Это чревато. Вот, например, наш замполит вещает кратко и доступно: «Зажечься и максимально отдаться!» Применимо к любой ситуации от боевой стрельбы до приема пищи. Сказано – сделано, и никаких вопросов у матросов.

– Девиз такой выдумали, – сказал доктор, – приказано всем принять к исполнению и развесить в видных местах. Говорят, что этот текст в форме откровения снизошел на кого-то из политрабочих двадцать первой бригады. Его тут же вложили в уста отличника БП и ПП на собрании и донесли до верхов. Там милостиво одобрили. Теперь учим слова и рисуем плакаты. Вернешься на эсмине, там уже, небось, и тебя задание ждет по изготовлению наглядной агитации, – хихикнул Саша.

– Типун тебе на язык, – расстроился я.

Свою художественную работу мы закончили быстрее, чем ожидалось, и вышли на верхнюю палубу.

– Офицерам и лейтенантам собраться в кают-компании! – прозвучало по громкой связи. Я поежился.

– Это наш сверхсрочник-трехгодичник Мищенко протестует против того, что его на дежурство запрягли, – прокомментировал медик, – утверждает, что офиер начинается с третьего ранга, а остальные – лейтенанты: от мамлея до каплея.

– Так выдерут его за эти перлы.

– Не. На него уже приказ есть об увольнении в запас. Ждем оказию в базу.

Благодаря доктору и его давнему знакомству с местным баталером мне удалось разжиться банкой растворимого кофе и упаковкой дешевых сигарет в корабельной лавке крейсера. Учитывая запрет на хождение натуральных денег, мой мятый червонец перемещался из кармана в кассу с особой осторожностью и скрытностью.