Еще как! Родители Жанны могли себе позволить баловать единственную дочь, а большинство наших одноклассников были из семей весьма скромного достатка. Про свой восхитительный рюкзак Жанна говорила, что цвет его нахально яркий. Про новые сапожки – что каблук маловат; про изумительную курточку – что молнии на карманах без брелоков, про дивный браслетик – что из золота низкой пробы. И так до бесконечности. Жаннины сетования диктовались не стремлением сгладить разницу между нею, богатой, и нами, бедными. До подобных высот благородства девочка Жанна не поднималась. Все по поговорке: кому суп жидок, а кому жемчуг мелок. И еще вопрос, кто сильнее плачет: нищий над последней краюхой хлеба или миллионер над недостатком злата. Бесятся с жиру нисколько не слабее, чем с голода.

Тем не менее в детстве я Жанну очень любила, и дружили мы взахлеб. Наверное, потому, что признавали и принимали особость друг друга: Жанна – капризная баловница с задатками ленивой аристократки, Оля – всезнайка с веселым быстрым умом. Премьерство Жанны разбивалось о мою насмешливость, улеты моего воображения тонули в Жаннином практицизме, и мы были счастливы. Кстати, Жанна всегда признавала, что я красивее. А ведь для девочки признать чье-то превосходство во внешнем виде – настоящий подвиг.

– Ты очень красивая, – говорила Жанна, – а я потрясающе симпатичная.

Проникновенная девичья дружба с первого по последний класс – это подарок судьбы. От глупых сказок-страшилок до возбужденных разговоров «про это», от кукол до сворованной у мамы косметики, от возмущенного неприятия мальчишек-дураков до панического желания им нравиться. С близкой подружкой можно обсуждать то, о чем не заикнешься в разговоре с мамой или с бабушкой, с сестрой или с другой девчонкой. Я совершенно убеждена, что для психического становления здоровой женщины тесная дружба со сверстницей необходима почти так же, как наставления умной мамы.

После школы, поступив в разные институты, мы с Жанной хоть и не тесно, но дружили. Без ежедневных встреч или многочасовой болтовни по телефону, без нетерпения: «надо обязательно подруге рассказать!», без оголтелого сопереживания и взаимного интереса, но все-таки дружили. Мощные канаты, которые нас связывали, постепенно истончались, однако мы продолжали называться близкими подругами. Канаты превратились в веревки, в шпагаты, в тонкие нити, а потом от них остались лишь воспоминания. Когда Жанна вышла замуж. Инициатором тихого затухания дружбы была я, а дело заключалось в супруге Жанны.

Общим приятельницам в свойственной ей манере Жанна жаловалась:

– Никогда не подумала бы, что Оля может мне завидовать.

Ни о какой зависти речи не могло идти, но ведь я не пошла на свадьбу Жанны, а потом не пригласила на свою, под разными предлогами отказывалась от празднования дней рождения ее и мужа, от встречи Нового года или просто вечеринки в ресторане. С рождением дочери я поздравила Жанну по телефону. Когда у меня родился сын, она примчалась с мешком подарков и говорила, что скучает без меня, давай, мол, как раньше дружить. «Конечно», – ответила я вежливо и снова ушла в подполье. Жанна побилась, побилась о мою твердокаменность и отступила. Версию выдвинула: «Оля завидует». Есть чему – у Жанны супруг банкир. Окружил ее роскошью – почти вызывающей для нашего областного города. Моя глупая любимая подруга!

И вот нам по тридцать лет. Я в Жаннином загородном особняке. Три этажа, анфилады комнат, зимний сад, бассейн, тренажерный зал, кухня как в ресторане, спальни как в кино про особ королевских кровей. Жанна провела меня по дому, а сейчас мы пьем чай в малой гостиной. У них еще есть большая гостиная и детская гостиная, а так же комната отдыха с розовыми обоями и мутными акварелями на стенах.

– Кто от кого здесь отдыхает? – рассмеялась я во время экскурсии по дому.

– Это же помещение для релаксации! Мне специалист по фэн-шую оборудовал.

– Тогда конечно. Без фэн-шуя нам не шунь не вышунь.

– Олька, ты издеваешься?

Спросила точь-в-точь, как в юности. «Олька, ты издеваешься или у меня правда на лосинах картина Ван Гога?» Как я соскучилась без Жанны! Без ее наивного барства, по-своему целомудренного, которое многими воспринималось как чванство.

Мы пьем чай (из чашек тончайшего фарфора, разумеется), и Жанна жалуется на ленивых охранников, на садовника, который загубил уникальный рододендрон, на повариху, которая никак не освоит японскую кухню, на горничную, которая через раз вытирает пыль под кроватью, на гувернантку, плохо обучающую ребенка английскому языку.

– Тяжело тебе, бедной! – улыбаюсь я.

– Да! Столько проблем. – Жанна сначала не улавливает иронии, отвыкла от меня, потом хмурится. – Ты столько лет носа не казала, а теперь позвонила, приехала. Думаешь, я не знаю почему? Тебе много надо? У нас все деньги просят.

– Но не всем даете? Да, я с протянутой рукой. Но, Жанетта, не зависимо от исхода переговоров, я хочу сказать, что очень рада тебя видеть. Стилисты, как ни старались, не испортили твоей природной обворожительности. Из тебя развилась русская женщина для плаката «Вот она без горящих изб и коней на скаку».

– Правда? – радуется Жанна.

– Истинная правда! – честно говорю я.

Мне все время хочется улыбаться. Так чистосердечно, наверное, улыбается человек, приехавший в места своего детства, где он встретился с милыми людьми, оставшимися в памяти в идеальном образе.

– Ты тоже прекрасно выглядишь, – возвращает мне комплимент Жанна. – Такая… струна… тетива… – Жанна подыскивает слова. – Будто в тебе все натянуто, ты на пике формы.

Натянуто – это верно, до звона, вот-вот лопнет. В противном случае, разве я пришла бы в этот дом? Мой поступок не подвиг унижения. Мой приход – бомба под шикарное семейное гнездышко Жанны. Но другого выхода я не нашла.

Мы с мужем взяли ипотечный кредит в банке. Квартиру требовалось ремонтировать, мы взяли еще один кредит. Если бы не кризис, мы выкарабкались бы из долгов через пятнадцать лет. Мы все рассчитали и были готовы работать как проклятые. Нам с Юрой было приятно сознавать, что наше все – это наш реальный труд. Как у достойных честных людей: заработал и трачу, не ворую, мзды не беру, смотрю людям в глаза открыто и спокойно. Однако кризис случился. Юру сократили, моя зарплата уменьшилась вдвое. Долги перед банком – как селевый поток, перед которым мы стоим, хрупкие и беззащитные. Да леший с ней, с квартирой, пусть отнимают! И забыть все хлопоты, когда выходных не знали, носились по рынкам, чтобы кафель или обои подешевле найти. Комната сына, в которой мы стены и потолок втроем разрисовывали и хохотали до колик… Живы будем, еще лучше нарисуем. Кухня моя, до миллиметра вымеренная, чтобы мебель поместилась… Ерунда! Люди города заново отстраивали, а у нас только квартира малогабаритная типовая. Жить есть где – у моих родителей, не на улице перебиваться.

Страшно было другое. Юра потерял веру в себя, черная финансовая дыра высасывала из него мужество. Сознание того, что не может обеспечить семью, разъедало его волю. Юра думал, что он слабак, неудачник, рохля, бракованный лузер. Вслух этого не говорил, но я отлично видела его состояние. Мои поддержка, оптимизм, вера в светлое будущее до какого-то момента действовали, а потом стали играть противоположную роль – Юра решил, что я милость к падшему изображаю, начал огрызаться и ехидничать. По характеру мой муж – настоящий боец, смелый, отчаянный, лихой. Но представьте солдата, идущего в атаку с полной уверенностью в победе, и вдруг неприятель возник в тылу, разбомбил обозы и родную хату, шквальным огнем поливает, а у солдата патроны кончились, и он беззащитен как младенец. В подобной ситуации у любого голова кругом пойдет, тут любой захлебнется от растерянности и паники. Другой вопрос, как долго паниковать будет. Юра четвертый месяц не может устроиться на работу, мы не в состоянии не то что взнос банку выплачивать, а даже проценты по кредитам. Банк возглавляет муж Жанны.