Вышла из ведра на холстину, что она постелила на полу и увидела за отогнувшимся краем шубы щель. Пол был из стесанных бревен, но они не были подогнаны, и щель была почти в толщину ладони. Застеленный шкурами пол казался цельным. Я надела штаны вроде шаровар, платье чуть ниже икр. Возле двери женщина поставила меховые чуни.

Снова постучали и она приняла из-за двери большое блюдо. Поставила на пол у шкур и вышла. На блюде был большой кусок разваренного мяса, какие-то шарики, скорее всего, из теста. Овощей не было. Прямо рядом с кусками мяса, в бульоне стояла большая кружка молока.

Сначала я набросилась на молоко, потом, пытаясь себя удержать, говоря себе, что нельзя сразу так много есть, я рвала руками мясо и засовывала в рот. Пока не увидела на полу возле блюда носки сапог. Подняла голову – надо мной стоял Харкам. Я не слышала, как он вошел. Дожевала мясо, запила молоком кобылицы и почувствовала, что веки налились тяжестью. Просто отодвинулась от блюда, залезла под шкуры и тут же заснула.

Когда я проснулась было темно. Неужели все еще не рассвело? Нет, тогда бы я не была такой бодрой. Желудок урчал от голода. Неужели я проспала сутки? Может и просыпалась, но не помню?

На полу стояло блюдо, накрытое холстиной. Я подняла тряпку и взяла комочек из теста, который вчера так и не попробовала. Это было что-то вроде клёцок, только сейчас бульон остыл, и они были покрыты слоем холодного сала. Это другое блюдо. Но все тот же набор продуктов. Я подняла глаза на шорох, и с трудом рассмотрела, что у занавески теперь еще одна куча шуб, и там спит Харкам.

Я боролась с желанием отогнуть шкуры и посмотреть вниз, туда, где Драс. Хотя бы просто посмотреть. Но, нельзя, потому что он может не спать. Я встала обула чуни, накинула толстое покрывало и вышла на улицу. Была тишина. Теперь хорошо было видно обустройство стены. С этой стороны на ней была надстройка, и по ней ходили люди. Луки были у них в руках. Мне нужен был туалет.

Я спустилась с крыльца, посмотрела на двери, что были под ним. На воротах был запор. Он был снаружи. Значит, у Харками под полом некая тюрьма. Дальше у меня плана не было. И я боялась, что везение на этом, скорее всего, закончится. Где же у них туалеты? Из соседней двери, на которую переключился мой взгляд, вышла женщина, что приносила мне одежду. Словно знала, что я стою здесь, и придумываю – что делать. Позвала меня и скрылась за дверью. Я пошла за ней. Здесь спали женщины. Темноволосой и смуглой была только она и… Оми, что сидела без цепи, в отличии от спящей Сиги, что подложила руки под щеку. На руках у нее синяки и ссадины от железа, лицо заострилось, под глазами синяки. Оми молча смотрела на меня. На меня и на свои руки без цепей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Женщина подозвала меня в уголок, где был оборудован туалет, она подала мне за занавеску чайник с теплой водой и чистую холстину.

Сквозь щель я наблюдала за Оми, которая никак не реагировала на женщину, что брала в руки ее ладонь, и гладила по смуглой коже, поднималась рукой до локтя, и брала другую руку. Она ей что-то шептала. А Оми чувствовала, что я смотрю на нее, наклоняла шею в мою сторону, и терлась ухом о плечо, словно, пытаясь уйти от морока, что наводит на нее женщина.

Я вышла из угла, и не посмотрев на них, вышла за дверь. Оми, все, что бы ты не сделала, только на твоей совести. Кроме этой моей клоунады у нас не будет шансов. За нами больше никто не придет. Я думала, как можно громче, и вложила все эти мысли в удар дверью о косяк. Она не могла не понять меня. Да, конечно, она ведь как они, смуглая, черноволосая, та бабка ее явно куда-то уговаривает. Хорошо, что они все здесь, рядом.

Решив поесть и снова лечь спать, я поднялась в дом, села в шубы, заметив, что хозяин не спит, но не подала вида. Выбирала мясо без замерзшего ободка жира, вытирала комочки из теста о мясо, и закатывала глаза от удовольствия, хотя это было бы вкуснее, если бы не было холодным.

Он смотрел молча, и мне становилось не по себе.

- Ешь, Харкам, не смотри, ешь, - я сказала, как могла, грубо и громко. Он встал со шкур и подошел к блюду. Сел на полу напротив, скрестив ноги перед собой.

- Почему ты пришла? – он смотрел на меня опустив голову и подняв глаза на меня. Брал куски мяса, и не обращая внимания на белый жир, кидал их в рот.

- Ты звал, Харкам, - я продолжала медленно и долго жевать.

- Я не думал, что у тебя тело простой женщины, - он говорил мягко, но я перестала жевать и сверкнула на него глазами:

- Я могу прийти рыбой или птицей, но ты не поймешь меня, Харкам, - я говорила медленно, но резко, указывая ему, что я не хочу этого разговора. – Спи, Харкам, завтра я буду говорить с тобой и твоими детьми.

- Зачем ты позвала Харата – моего младшего сына? Он еще мал, чтобы говорить с тобой.

- Нет, Харкам, его мысли и планы уже высоко, и ты даже не представляешь, как далеко он уже посмотрел. Он уже все решил и за себя, и за братьев. Скоро он все решит за тебя. Спи, - я закинула ноги на шубы, завернулась в них, подумала, что говорить надо проще, и снова заснула, будто не спала двое суток.

Утром я проснулась одна в комнате. Нашла несколько щелей под шкурами, что застилали весь пол. Они были там. Сидели на соломе. Драса я не видела, и не знала, что делать дальше. Окликнуть? Они могут быть не одни. Я накинула покрывало и осторожно,  чинно, не смотря ни на кого, спустилась с крыльца и уверенно вошла в дверь, где были женщины. Сига повернула голову и заплакала молча. Женщина, что провожала меня туда в первый раз, была занята готовкой – в бульоне снова варились эти ненавистные уже комочки из теста. Она увидела меня и засуетилась, я указала ей на место, где она сидела до этого. Сходила за шторку, куда она подала мне чайник с теплой водой и снова чистый отрез ткани.

Я вышла, и осмотрелась. Оми не было с ними. Я указала на Сигу, и дала понять, что она мне нужна. Женщина засомневалась, но не зная, как отказать, она осторожно прошептала:

- Ассара, это ассара, госпожа.

- Пусть идет ко мне и принесет еду, - я отвернулась и вышла. А про себя повторяла: «Это мой дом, это все мое, я здесь хозяйка, она не имеет права мне перечить».

Когда мы снимали фильм, Маша очень долго не могла войти в роль. Она была красивой, была уверенной в себе, но героине нужна была черта, которую Маша никак не могла ухватить. И тогда, режиссер ей сказал: «Это все твое. Эти земли, эти дома, эти люди – они все принадлежат тебе, как ногти на ногах, которые ты остригаешь, не думая – хотят ли они остаться на твоих ногах. Пока ты не будешь уверенна в этом, ты не сыграешь правильно».