Ноет спина, болят ноги, кажется, что идти больше нет никакой возможности. И как раз в эту минуту раздается голос Журавлева: «Внимание! Впереди — Пристань!». Через три минуты мы сбрасываем свои рюкзаки у порога избы Кулика.

Груз переброшен. Мы у цели. Остается только ждать. лакурскую группу, которая вот-вот должна подойти, а там снова начнутся разлука и скитания маршрутными группами. Строим планы на ближайшие дни. Приходим к заключению, что терять время нечего и что назавтра трое из нас — Краснов, Демин и я — пойдем в центр катастрофы, в район Южного болота и Метеоритной заимки и проведем первую радиологическую разведку в этом районе. Пока что наши радиометры молчат, говоря точнее, они показывают обычные фоновые цифры, которые мы видели и в Ванаваре, и на Чамбе, и на всем пути до Пристани.

Редкий случай, когда мы собрались все вместе. Со стороны, наверное, наша компания имеет диковинный вид: все загорели, исхудали, изрядно оборвались, многих украшают бороды. Особенно пышная борода у Краснова. Каждое утро, достав крошечный осколок зеркала, Виктор любуется на себя и удовлетворенно сообщает, что его борода увеличилась на несколько миллиметров. До Черномора, правда, ему еще далеко, но детей пугать можно. Виктор Журавлев бороду сбрил под натиском Руфины. Странная эволюция произошла с Димой Деминым и Володей Матушевским. Надо сказать, что оба являются убежденными поклонниками системы йогов. С этой системой я не знаком, и немалым было мое изумление, когда я как-то рано утром на Чамбе, вылезши из палатки, увидел Демина с Матушевским стоящими на одной ноге с выражением величайшего блаженства на лицах. Вначале мне пришла в голову дикая мысль, что оба приятеля слегка повредились от обилия путевых впечатлений. Однако из краткого опроса удалось установить, что они в твердом уме и здравой памяти, а их странные позы объясняются тем, что они проделывают гимнастику по системе йогов.

Насколько я мог уразуметь, помимо стояния на одной ноге, эта система включала в себя также периодическое продувание ноздрей. Дима утверждал, что таким путем ему удалось вылечить гастрит, чему я не смею не верить. Система йогов распространялась также и на принятие пищи. Особое внимание Дима уделял двум положениям: во-первых, пища должна мелко пережевываться, во-вторых, настоящий йог после еды должен ощущать «приятное чувство голода». Надо сказать, что с момента начала работы «приятное чувство голода» редко покидало нас, и в этом смысле мы все в какой-то степени стали йогами. Но, боюсь, что Дима с Володей испытывали это удовольствие чаще, чем другие, так как мелкое пережевывание пищи приводило к тому, что котел оказывался пуст раньше, чем того желали йоги (ели мы все из одного котла).

Река Хушма

Йоги держались дня три. На четвертый день они перестали мелко пережевывать пищу, на шестой — было отменено стояние на одной ноге, а на восьмой день — йог Дима забыл умыться, хотя и продолжал периодически продувать ноздри.

Думаю, что и я со стороны выгляжу не лучше, чем все остальные, хотя бороду и не отрастил.

Сейчас вечер. Кругом необычайная тишина, только чуть слышно шепчутся вершины сосен да вдали журчит на камнях беспокойная Хушма. Мы сидим у большого костра, разложенного вблизи стоянки. Кругом разбросаны рюкзаки, сушится одежда, уткнув носы в передние лапы, чутко спят густошерстые лайки. В такие вечера хорошо думается и еще лучше — поется. Чаще других заводит песню Дима. У него приятный грудной баритон, и поет он, задумчиво глядя на меркнущие огоньки костра большими, чуть мрачноватыми, глазами.

Где теперь ты по свету скитаешься

С молотком, с рюкзаком за спиной

И в какую сторону заброшена

Беспокойною нашей судьбой?

Никто не знает, кем и когда сложена эта песня. Но уж, конечно, родилась она не в уютной квартире и не за семейным столом. Ее, верно, сложил человек, который вот так же, устав после трудной работы, сидел у догорающего костра и, глядя на подернутые седым пеплом рубины огня, вспоминал что-то свое, далекое, близкое.

Тихо потрескивали сухие ветки, одинокие искры взлетали ввысь, и далеко в дебрях слышался человеческий голос, поющий о любви, о разлуке, о верности.

Первые ласточки

31 июля

Сквозь марлевый полог, заменяющий нам дверь, вползает холодная сырость раннего утра. «Космонавты» спят. Осторожно, стараясь не будить их, одеваемся и выходим на улицу. Небо ясное, над Хушмой стелется парок. Солнце еще низко, и его косые лучи с трудом пробиваются сквозь лесную чащу, перевитую Лохматыми космами утреннего тумана. Свежо, но мы знаем, как обманчива эта недолговечная прохлада: взойдет солнце, развеется туман, и через каких-нибудь два часа мы будем маяться в наших лыжных костюмах уже не от холода, а от жары.

От Пристани до Метеоритной заимки — семь километров. Тропа хорошая, натоптанная, почти прямая, видно, немало хаживал по ней хозяин здешних мест, Леонид Алексеевич Кулик, следы деятельности которого видны на каждом шагу. Перевалив через невысокий холм, спускаемся в глубокую котловину. Невысокие угрюмые скалы, сложенные из серых траппов, почти вплотную подходят к руслу Чургима. С этих скал должен быть неплохой обзор. Оставляем у подножья рюкзаки, берем с собой радиометр и карабкаемся на вершину.

На юг, восток и запад с нее открывается такой вид, что захватывает дух. Пока Виктор фотографирует, а Дима лазает по склону с радиометром, я, присевши на камень возле пирамидки триангуляционного пункта, делаю зарисовки. Куда ни глянь — везде холмы да лес, и есть в этом однообразии своя дикая, простая, суровая красота. На самом горизонте, на юге, виднеется двугорбая Шахорма. Отсюда до нее километров двадцать. Километрах в пятнадцати от нас на юго-западе под лучами солнца блестит водная гладь.

Развернув карту, долго гадаем, что это такое. Виктор утверждает, что это Хушма, но мне кажется, что это — обширная топь, которая выделена на карте синей краской. Тем временем к нам подходит Дима. Он говорит, что склон сопки, обращенный к Южному болоту, дает более высокие цифры радиоактивности, чем противоположный, южный склон. Правда, разница невелика — на 3–4 деления радиометра. В остальном пока что все по-прежнему.

Спустившись с горы, выходим к изумительно красивому водопаду. В здешней, скупой на краски тайге с ее однообразным мелколесьем, с унылыми торфяниками и заболоченными руслами неглубоких речушек этот уголок природы кажется заброшенным сюда игрою случая откуда-нибудь с Алтая или отрогов Северного Кавказа. Тесно сходятся высокие красноватые скалы, образуя узкий каньон. Крупные каменные глыбы, готовые