— Это Шадилал. Правительство открыло в Лакнау приют для беспризорных женщин. Так он управляющий этим приютом. Приехал сюда за пожертвованиями на свое заведение.

— Одет в домоткань, отшельник, а вино хлещет не переставая. Удивительные на свете происходят дела, — заметила Нафис.

— Ничего удивительного. Он только командует беспризорными женщинами, сам-то он не беспризорный. А вы хотите, чтобы в мире было, как в стихах, — как это: «Тот, кто голодным сочувствует, и сам голодал бы… кто лошадь жалеет, сам бы лошадью стал?»

Джавид поднялся.

— Я сейчас вернусь. Мне надо подойти к радже Ратипура. — И он с бокалами в руках отправился в зал.

Джавид едва не столкнулся с высоким блондином, направлявшимся прямо к сидевшей на софе красавице с грустным лицом. Блондин наклонился и что-то шепнул ей. Женщина печально улыбнулась и отрицательно покачала головой. Блондин взглянул на ее спутника, тот глупо улыбнулся и закивал:

— Конечно, конечно.

Но женщина продолжала отказываться. Тогда блондин просто взял ее за руку и потащил за собой. Все дружно подняли бокалы.

— Молодец, герой. Вот это настоящий мужчина! Не отпускай ее, ни за что не отпускай!

— Что тут происходит? — испуганно прошептала Нафис.

Салман повернулся на шум, потом спокойно добавил соку в стоявший перед ним стакан и только тогда ответил:

— Жена да покорится мужу своему.

— Что?

— Видишь ли, это принцесса княжества Лангарпура. Или, точнее, бывшая принцесса бывшего княжества Лангарпура. Теперь она вышла замуж за крупного дельца, торговца цементом, того, что сидит с ней рядом. Это ее муж. А тот, что тащит ее, — один из ее бывших возлюбленных. Он приглашает ее танцевать.

— Почему же она отказывается? Зачем устраивать эту неприличную сцену? — недоумевала Нафис.

— Она же индийская женщина. Как она может пойти танцевать, если нет на то воли супруга?

— Но ведь муж разрешил ей.

— Это он только так, на людях. А, видишь, палец на бокале с виски говорит совсем другое. — И Салман положил палец на бокал, потом снял его и так повторил несколько раз. — А это значит: берегись! И если она не послушается, кто знает, что произойдет сегодня в обитой шелком и муслином спальне?

Теперь Нафис не спускала глаз с этой группы. В самом деле, муж как-то странно играл пальцем по бокалу. И все же она не поверила, рассмеялась и спросила Салмана:

— А ты откуда все это знаешь?

— Я ведь говорил, если б мне вместо изучения юриспруденции доверили заняться выведением на чистую воду темных делишек этих людей, вы узнали бы многое-многое…

Но тут заиграл оркестр.

Со всех сторон поднялись пары и потянулись в зал, поближе к оркестру. В воздух вздымались разноцветные шлейфы, по сверкающему полу, залитому ярким светом, метались силуэты дам. Прижавшись друг к другу, танцующие, опьяненные близостью, кружились по залу, следуя капризу мелодии.

Потом из-за занавеса выпорхнула тоненькая накрашенная певичка-англоиндианка. Ее измученное и грустное лицо под толстым слоем краски бросалось в глаза пятнами румянца.

Она подошла к микрофону.

Мой любимый, приди,

Сегодня я все забуду, прощу,

Я забуду о самой себе,

Забуду про землю и небо…

У нее дрожал голос.

Не вспомню сегодня о смерти,

Забуду всех, кроме тебя.

Так приди, мой любимый,

Сегодня я все прощу…

Она пела, и ее худенькое тело извивалось в такт песне, глаза закрылись, словно у нее кружилась голова и она вот-вот упадет в обморок.

Но песня становилась все живее, задорнее, а вместе с песней быстрее двигались пары. Теперь в зале царило всеобщее забвение, пьяное и бесшабашное.

Салман попросил разрешения у Нафис и тоже отправился танцевать. Нафис поставила на стол бокал с апельсиновым соком, взяла сумочку и стала медленно пробираться между танцующими к балюстраде веранды. Оттуда было хорошо видно озеро.

На небе висел месяц, похожий на ломтик дыни. Здание клуба затеняло берег, но кое-где в свете огней отражались камни и галька. Лодки приближались к берегу, отплывали или тихо покачивались у причала. Мальчишка-горец подогнал свою огромную лодку почти к веранде и зазывал пассажиров. Парусные яхты клуба, на которых катались только днем, стояли неподвижно и уныло, с парусами, намотанными вокруг мачт. Издали слышались плеск и бурлящее ворчание разрезающих воду весел.

Нафис стояла, прислонившись спиной к колонне. Этот уголок клуба был необитаем, хотя и сюда доносились крики, смех, музыка и шум из танцевального зала. Голос певицы-англоиндианки был здесь чуть слышен.

Мой любимый, приди,

Сегодня я все позабуду… кроме тебя…

Сегодня из Лакнау вернулся Джавид. Он дважды по ее просьбе ходил к Юсуфу, но оба раза не застал его дома. В первый раз мать передала, что Юсуф ушел в университетскую библиотеку. И это вполне естественно — не знал же он, что кто-то придет от Нафис. А второй раз? И во второй раз Джавид не застал его дома. Мать Юсуфа послала ему из дому со слугой конверт и корзинку с дынями, а также тысячу извинений Юсуфа — у него на это время было намечено какое-то собрание, и он не мог не пойти, так как он избран секретарем.

Нафис сжала сумочку.

Там конверт… В нем письмо от Юсуфа, всего несколько строчек. Он благодарил Нафис за поздравление, которое она ему послала по поводу окончания университета. Писал он и о беспокойстве в связи с поисками работы, немного о матери и об Ахтар… Вскользь упоминал о какой-то Суман, ее смелости, благородстве и уме и ни слова о ее внешности.

Кто такая Суман?

Если б Юсуф любил ее, он прямо написал бы об этом. Хотя как знать? Может, поэтому и не написал. Но почему Юсуф должен что-то скрывать от нее, зачем ему скрывать от нее правду?

«Мне хочется, чтобы она позанималась с тобой музыкой, когда ты вернешься из Найниталя. На радостях, что я закончил университет, мама устроила обед. Приходила и Суман. Она пела. Я не могу передать ту боль и страдание, которые звучали в ее голосе…»

«Зачем он это пишет?»

Кончился танец, Нафис очнулась от грез. Она огляделась и медленно побрела к дивану, где сидела до этого, положила сумочку и взяла свой стакан с апельсиновым соком.

Мимо, насвистывая, шел Салман. Он откровенно удивился, увидев ее за столиком.

— Хелло! Неужели ты с тех пор сидишь здесь? Идем со мной, я познакомлю тебя с Аминой.

— Что за Амина? — уныло спросила Нафис.

— Я расскажу тебе о ней. Идем.

Нафис встала и со стаканом направилась за ним.

Посредине галереи, прислонившись спиною к стене, одиноко стоял человек среднего роста и потягивал виски. Ему было лет тридцать пять — сорок, черная повязка закрывала один глаз. Увидев его, Салман улыбнулся. Тот ответил взмахом руки. Салман шел медленно и рассказывал: