хочу сейчас этим заниматься. Просто пришейте ему карманы и договоримся, что ничего подобного больше не повторится.

Марианна Яковлевна быстро встала, пересекла кабинет и вышла.

Мы с Тоней переглянулись.

– Короче. – Быстро сунув руку в карман своей куртки, она вытащила телефон и передала мне. – Позвони Артёму, он скажет, что дальше.

Я убрала телефон в рюкзак.

– Спасибо, что заступилась.

– Ненавижу таких уродов. Когда Артём будет их отстреливать, я готова подавать патроны.

– Нет-нет, что ты?! Не нужно, чтобы он знал.

– Почему это?

– Если он узнает, точно будет скандал. А нам проблем хватает.

Тоня пожала плечами:

– Хорошая у вас директриса. Наша бы такой вой подняла за то, что чужой человек в школе. А ваша такая спокойная, как будто ничего не произошло.

– Да, Марианна Яковлевна на многое закрывает глаза и многое прощает. – Я задумалась. – Поэтому Дубенко и остальные себя так ведут…

Директриса принесла коробочку, в которой лежали нитки и подушечка с иголками, взяла со стула пиджак и протянула нам:

– Пришьете карманы – и свободны. Нитку в иголку вставлять хоть умеете?

– Угу, – буркнула Тоня. – А может, лучше их вообще отпороть? Зачем ему карманы? Шпаргалки прятать? Или сигареты носить?

– Просто сделайте, как было. – Вернувшись за свой стол, Марианна Яковлевна раскрыла ноутбук. – Только сидите, пожалуйста, тихо. Мне письмо в управу написать нужно.

Тоня шить не умела, хотя нитку в иголку действительно вставила с первого раза. Я взяла себе один карман, она другой, но дело у нее шло медленно, поэтому, когда я закончила, пришила и ее карман.

Мы отдали директрисе пиджак, и она вызвала охранника проводить Тоню, а меня попросила задержаться:

– Я, конечно, могу прямо сейчас позвонить твоей маме и рассказать, что ты устроила потасовку, и про эту странную девочку тоже, но вряд ли это кому-то из нас пойдет на пользу.

– Я не устраивала потасовку.

– Я знаю, что у вас с Денисом Дубенко давний конфликт. Но раньше это обходилось без рукоприкладства.

– Они всегда издевались надо мной, – впервые призналась я, но директриса будто не расслышала и снова схватилась за виски.

– А пятничный спектакль на ОБЖ? Вита, ну как же так? Ты ведь всегда была самая хорошая, самая примерная, образцово-показательная ученица. И когда я отговаривала твою маму забирать тебя из школы посреди учебного года, я и подумать не могла, что пройдет всего несколько дней и ты начнешь вытворять такое.

– Мама посадила меня под домашний арест, отняла телефон и наняла охранника, который водит меня в школу и из школы. Разве так можно поступать с человеком?

– Твоя мама несет за тебя ответственность до восемнадцати лет. А в соответствии с действующим законодательством Российской Федерации решения относительно самостоятельного перемещения детей принимают только родители.

– Это значит, что у меня вообще нет никаких прав?

– У тебя есть все основные права гражданина вне зависимости от возраста.

– А права на то, чтобы просто услышать по телефону голос другого человека, я не имею? Почему кто-то может вмешиваться и заставлять меня любить кого-то или не любить согласно закону? Вы заставляете меня каждый день общаться с Дубенко, терпеть его издевательства и испытывать отвращение к жизни, а того, с кем мне хорошо и кто любит и заботится обо мне, я не имею права видеть по закону. Разве это справедливо?

– Потому что считается – и, в общем-то, это верно, – что дети по неосознанности способны совершать опрометчивые поступки.

– Мне будет восемнадцать через полгода. И что? Я сразу стану осознанной?

– Вот и потерпи немного, раз осталось совсем чуть-чуть.

– Я не смогу терпеть. Мы через месяц уедем в другую страну навсегда!

Директриса нахмурилась:

– К твоему сведению, расстояние и разлука – это лучшая проверка чувств.

– А для чего нужно что-то проверять, если они есть прямо сейчас?

– Именно это я и называю неосознанностью. Ты не думаешь о будущем, не строишь планов и прогнозов, а это неправильно.

Еле сдержавшись, чтобы не расплакаться, я встала.

– Можно я пойду?

Марианна Яковлевна кивнула:

– Я не буду ничего рассказывать твоей маме, но и ты, пожалуйста, не подводи меня.

До конца первого урока оставалось десять минут, а у меня на одной ноге по-прежнему оставался сапог.

Забившись в угол в раздевалке, я достала телефон, который отдала мне Тоня.

В его контактном листе значился всего один номер.

– Ты уедешь со мной? – спросил Артём сразу, как только услышал мой голос.

– Куда?

– Я еще не придумал, но хочу знать, согласна ли ты.

– Это типа сбежать?

– Типа сбежать.

– А как же школа?

– А что школа?

– Я должна в нее ходить.

– Ничего ты не должна. Я не ходил ни в какую школу и, как видишь, жив.

– А мама? А Америка?

– Поэтому я и спрашиваю, согласна ли ты. – Его голос посерьезнел.

– Включи камеру, – попросила я.

В ту же секунду появилась картинка.

Он еще валялся в кровати, взъерошенный и полусонный, за его голым плечом на тумбочке остывала чашка кофе. Я почувствовала сладковатый запах его кожи, аромат черного кофе и лавандовый ароматизатор. Уютная, успокаивающая, до боли знакомая обстановка.

– Может, я и правда неосознанная?

– Что? – Артём вопросительно вскинул бровь.

– Я очень хочу с тобой уехать, и мне все равно, что потом будет. Даже если случится что-нибудь плохое.

– Плохого не случится. – Он приподнялся, облокотившись на подушку. – Будет только хорошее. Обещаю. Ты же мне веришь?

Жаловаться маме Марианна Яковлевна не стала, зато Носков доложил о пятничном происшествии.

– Почему ты мне ничего не сказала? Это что же такое? Ты что, собиралась сбежать? У тебя вообще совести не осталось? – весь вечер кричала мама. – Мне что, теперь запретить тебе в школу ходить?!

Эти дни она разговаривала со мной только на повышенных тонах.

– Мам, пожалуйста, хватит ругаться. Я больше не могу.

– Твой Артём не понимает, что и на него управу можно найти? В организации, где работает Владимир Петрович, и такие вопросы решают. Пусть устроят ему хорошую трепку, чтобы знал, что не все в жизни дозволено.

– Хочешь нанять людей, чтобы они побили Артёма? Мам?!

– До некоторых доходит только по-плохому.

– Ты же меня сама всегда учила, что силой ничего не решается.

– Да! Но я уже не знаю, что и делать.

В желтом свете кухонного абажура было видно, как в темное окно бьются снежинки. Из маминого компьютера доносилась тихая успокаивающая музыка. Я накрыла ее руку своей, и на секунду мне показалось, что все еще можно исправить и вернуть, как было год назад, когда я не знала Артёма и верила, что моя мама