Джойс лизнула Логан в лицо.

— Прости.

— Пустяки. У нас дома тоже собака. Видишь, Логан ни капли не испугалась.

— Как я рад, что мы встретились.

Нам снова по шесть лет, и мы чувствуем себя вольными и беззаботными, будто только что бросили ненавистную работу. Несколькими минутами позже я уже спрашиваю Деми о здоровье: тогда, в столовой, ее сильно ранили возле торгового автомата, и врачам пришлось отнять ступню.

— Я уже и забыла про ногу, — отмахивается Деми. — Трижды в неделю хожу на гимнастику, вместе с сестрой учу софтболу[9]. Если честно, я больше намучилась со скобками на зубах в начальной школе. Сам-то ты как?

Как и все, Деми знает, чем обернулись для меня недели после трагедии. Теперь мы на десять лет старше и можем говорить начистоту.

— Знаешь, я так и не оправился от потери Шерил. Ни на секунду. И вряд ли когда-нибудь смогу. Поначалу я упорно старался вернуться к действительности, но ничего не выходило. А теперь даже стараться перестал — и это страшнее всего. Зарабатываю ремонтом домов. Друзья — сплошные пропойцы.

Она задумалась.

— Я тогда тоже потеряла веру в людей и вновь обрела ее, лишь встретив моего мужа, Андреаса. Может, это покажется глупым, но теперь, когда снова могу верить людям, ты — один из немногих, на кого я готова положиться.

— Спасибо.

— Это тебе спасибо. Столько перенести… — Секундная пауза. — Я две недели провалялась в больнице. Страшно скучала по всем этим жестам утешения: по цветам, по молитвам, по мягким игрушкам… До сих пор о них жалею. Может, в обществе сочувствующих людей я стала бы добрее; может, не воспринимала бы окружающих такими страшными и злыми.

— Вряд ли.

Деми вздохнула:

— От таких слов муж считает меня бессердечной. Так ведь он не прошел через то же, что мы. Ему не понять…

Мы вдруг осознали, что достигли незримой черты, которую нельзя переступать. Любые слова только обесценили бы наши воспоминания. После короткого прощания Деми и Логан направились к воде, а я, писатель с Эмблсайдского пляжа, остался в кабине грузовичка.

* * *

Прошел час, а я все еще сижу в машине.

Хотел бы я получить обратно детскую невинность, которая было вернулась во время разговора с Деми, Ребячество! Хотел бы я, чтобы люди стали лучше. Несбыточные мечты! Узнать бы, насколько плохим я могу стать — достать, скажем, распечатку с длинным перечнем всевозможных грехов и моей склонностью к ним. Склонность к чревоугодию — 23%, к зависти — 68%, к сластолюбию — 94% и так далее.

Тьфу. Опять религия! Опять едкая отцовская желчь сочится сквозь рыхлую почву до самых глубоких корней моей души. Человек, даже самый набожный, — всего лишь слизь. «Слизь пред очами Господа», — добавил бы отец. Не важно. Важно то, что, начав благочестивую жизнь, противясь злу и стремясь к духовному просветлению, ничего в себе не изменишь: навсегда останешься таким, как есть, ибо суть человека формируется раньше, чем в его голове появляются вопросы.

Может, клоны действительно выход? Хорошая, должно быть, идея, раз Редж так резко против нее настроен. Только представьте: ваш клон сходит с конвейера с готовой, вами же написанной, инструкцией по его использованию. Инструкцией столь же полной и всеобъемлющей, как та, что лежит в салоне нового «фольксвагена-джетта». Сколько времени удалось бы сберечь! Сколько пустых надежд избежать! Над этим стоит серьезно подумать: руководство по использованию самого себя.

Полночь. Сегодня сбежал от пьяных дружков. Мы помахали клюшками на тренировочном поле для гольфа в парке «Ройяль» и пошли за пивом. Однако после второй-третьей кружки я уже не мог оставаться; меня ждала рукопись.

Пора рассказать о том, что случилось после кровопролития.

Все, казалось, забыли, что я никогда не виделся с тремя отморозками. В опубликованных свидетельских показаниях я все утро «нервничал», потом «бесцеремонно», не спросясь у учителя, вышел из класса во время урока химии. Меня видели «горячо спорившим» с Шерил. Затем я «напал» на Мэтта Гурского из «Живой молодежи», «избил его до крови и сотрясения мозга». Я «с явным умыслом» напал на мистера Крогера и, наконец, с «подозрительной прозорливостью» вошел в столовую сразу после выстрела в Шерил.

Наверное, стремясь к разумным объяснениям, общественность судорожно искала причину произошедшего. Это нормально; на их месте я тоже заподозрил бы себя — а туг еще превратная логика отца. Я уверен — это из-за него полиция вместо героя начала видеть во мне подозреваемого. В общем, уже на следующее утро в газетах появилась моя школьная фотография под заголовком: «А не было ли у шайки главаря?»

Им не хватало мотива. Одно дело — трое вооруженных психов: дегенераты в параноидном бреду, накрученные ролевыми играми, военными сказками, неразделенной любовью. С ними все ясно. Другое дело — я. Тут все крутилось вокруг наших с Шерил отношений, утренней ссоры и причин, по которым я мог бы желать ее смерти. Лучшие полицейские умы, даже самые мелодраматично настроенные, не могли подобрать стоящего мотива.

Я же твердо решил, что наши с Шерил отношения никого не должны касаться. Я ни словом не обмолвился о нашей свадьбе: для меня она свята, и я не Перри Мейсон[10] , чтобы в корне менять ход следствия за пять минут до конца очередной серии. Поэтому на вопрос полицейских о причине нашего спора я ответил, будто Шерил хотела поговорить по душам, а я отказывался. Всего лишь. Что, в сущности, и было на самом деле.

Ну, ладно, ладно, чего тут таить? Все было куда сложнее. Шерил только что узнала, что беременна, — это она мне и сказала тогда в коридоре, у своего шкафчика. От неожиданности я потерял способность связно мыслить; ответил какой-то глупостью — уже не помню какой, — а потом сказал, что должен подготовить спортзал для матча. Подумать только — мне говорят: «Ты будешь отцом», а я отвечаю: «Мне надо готовить спортзал к игре».

За две недели последовавшей травли мысль о ребенке куда-то исчезла и всплыла только через месяц, когда одним морозным днем я ждал автобуса в Нью-Брансуике. Из глаз вдруг брызнули слезы, и я скрылся за можжевеловым кустом, чтобы выплакаться. От сухого воздуха из носа потекла кровь, ее вид вернул остальные воспоминания… В общем, представляете картину.

В результате я вернулся к тому, чем занимался в детстве, когда смотрел на девочек и думал, которая из них уготована мне в жены. Только теперь при взгляде на любого ребенка я спрашивал себя — не так ли бы выглядел мой? Со временем я уже не мог оставаться рядом с детьми и отправился работать на север — на лесоповалы, стройки, в геологоразведочные экспедиции.

А сейчас? Сейчас пора продолжить рассказ. Мои многочисленные дружки из «Живой молодежи» с готовностью снабдили полицию досье на меня с Шерил, полноте которого позавидовал бы сам Маккарти[11], — подробнейший отчет о том, чем мы вместе занимались с тех пор, как вернулись из Лас-Вегаса. Их записи детально описывали все, кроме секса: где мы оставляли наши машины, в каких комнатах находились, где и когда зажигали и гасили свет, как выглядела наша одежда и прическа при входе и выходе из дома и какие эмоции читались на наших лицах (обычно вариации на тему удовлетворенности).