Седой крепыш, судя по всему старший, резко повернулся к Штирлицу:

— Вы американец? Здесь!? Какая-то фантасмагория!

Заметив, что к прибывшим во всю прыть гонит младший брат дона Антонио, сумасшедший Роберто, Штирлиц ответил:

— За рассказ о моей одиссее дополнительную плату не беру, пошли, я уже приготовил хорошие ботинки прекрасным леди — пятый и седьмой размеры, попробуйте спорить?!

Дамы не спорили; как истинные американки, раскованно и дружелюбно расхохотались, заметив, правда, что джентльмен им льстит, размеры чуть больше, шесть и семь с половиной, и первыми направились к прокатной станции Отто Вальтера.

— Они шли ко мне, Максимо, — прошептал сумасшедший Роберто, пристроившись к Штирлицу, который заключал шествие, словно бы загоняя американцев, будто кур, в сарай, широко расставив руки. — Это не очень-то по-соседски.

— Надо было скорей поворачиваться, Роберто. И не устраивай истерики — побью.

— Тогда они испугаются и уйдут от тебя.

— Верно, — согласился Штирлиц. — Пойдут к вам, увидят твою морду с синяками и тогда вообще побоятся ехать на вершину.

— Но ты хоть позволишь мне подняться вместе с вами?

— Я не могу тебе этого запретить, но объясняться-то я с ними буду по-английски, все равно не поймешь…

Роберто отошел, бормоча под нос ругательства; седой американец поинтересовался:

— Конкурент?

— Если знаете испанский, зачем спрашивать? — ответил Штирлиц.

Ганс встретил гостей, затянув ремень, как молодой кадет на параде, приветствовал их на чересчур правильном английском, осведомился, кто хочет кофе; есть напитки и покрепче; предложил сразу же начать примерять обувь…

Штирлиц сумрачно заметил:

— По поводу того, что «покрепче»… До спуска пить запрещено… Я — ваш тренер, меня зовут Мэксим Брунн, к вашим услугам, леди и джентльмены, кто намерен подняться на вершину?

— Все! — закричали женщины.

— Прекрасно, у моего босса, — Штирлиц кивнул на Ганса, — будет хороший бизнес. Ознакомьтесь с расценками за инвентарь. Лично я беру за день пять долларов с каждого, гарантирую, что за неделю вы научитесь скоростному спуску. Страховку не беру: фирма гарантирует, что вы вернетесь в Штаты с целыми ногами и тазобедренными суставами, — вообще-то, их ломают чаще всего, особенно люди вашего возраста, — обернувшись к женщинам, он добавил: — К вам это не относится, гвапы… «Гвапа», — галантно пояснил, — по-галисийски значит «красавица»…

— А что такое «ходер»? — спросила большеногая американочка, лет тридцать пять, веснушки, ямочки на щеках, в глазах — чистый наив, вполне естественно совмещенный с оценивающей деловитостью женщины, знающей толк в любовных утехах.

— Вы чья-нибудь дочка?! Джентльмены, кто отец этой очаровательной женщины? — Штирлиц улыбался. — Или вы жена? Лучше б, конечно, подруга, тогда бы я ответил правду.

— Мы жены, жены, — прокричали американки. — Я — Мэри, — сказала большеногая, — Мэри Спидлэм.

— А я — Хэлен Эрроу, — сказала маленькая, смуглая, стриженная очень странно, слишком коротко, чуть не под мальчика.

— Если вы жены, то пусть седой господин — мне кажется, он ваш предводитель — объяснит, что такое «ходер», — усмехнулся Штирлиц. — У меня язык не поворачивается.

Седой крепыш, понимавший испанский, смущенно ответил:

— Девочки, это слово идентично нашему «заниматься любовью».

— Не верно, — Штирлиц покачал головой. — Зачем говорите неправду? Это идентично нашему «фак»,[8]девушки. В горах надо все называть своими именами… Ладно, к делу… Кто из вас хоть раз стоял на лыжах?

Перестав хохотать над разъяснением Штирлица, Мэри и Хэлен отрицательно покачали головами; седой, укоризненно поглядев на присутствующих, заметил:

— Нужно ли все называть своими именами?

— Наш инструктор мистер Брунн, — быстро заговорил Ганс, стараясь исправить неловкость, — настолько силен на склонах, что ему здесь прощают все… Они психи, эти тренеры, настоящие психи, но что мы без них можем?

— Мистер Брунн не псих, — Хэлен сбросила куртку. — Просто он любит точность. И мне это нравится. Правда, Эрни? — она обернулась к высокому мужчине в клетчатой куртке. — Ты согласен?

— С такой женой, — усмехнулся Штирлиц, — ни один муж не рискнет не согласиться… А вообще-то, леди и джентльмены, я вас проверял: я вожу на склон только тех людей, которые не выпендриваются… Иногда ведь начинающих горнолыжников надо — за грубые ошибки — ударить палкой по попе, как детей, и это по правилам, иначе не научитесь… И это надо простить тренеру, потому что горные лыжи есть некий момент любви и самоутверждения, вы в этом убедитесь через час… А теперь все, хватит болтовни, дамы раздеваются первыми в комнате наверху, берут брюки и куртки, я поднимаюсь к ним с ботинками через пять минут, мужчины — так и быть — раздеваются при мне…

…На вершине было холодно, нос Ганса сразу же сделался сосулистым, но капля, которую так ждал Штирлиц все эти недели, что они работали вместе, так и не появилась, он так хитро дотрагивался до щек перчатками, запрокидывая голову, или, наоборот, резко присаживался, вроде бы поправляя крепления, что успевал смахнуть ее совершенно незаметно; раньше Штирлиц потешался над этим, сегодня начал анализировать каждый жест молодого хефе; он вообще сегодня смотрел на Ганса по-новому, очень цепко и — поэтому — внешне совершенно не обращал на него внимания.

— Между прочим, я вам не представился, — сказал седой коротыш, опустив уши своей шапочки. — Меня зовут Дик Краймер, я работаю в сфере рекламы… Нашу поездку финансировал нью-йоркский филиал лондонской туристской фирмы «Кук и сыновья»…

— Намерены прославлять наши восхитительные склоны? — сразу же заинтересовался Ганс. — Я готов передать вам, совершенно безвозмездно, материалы об уникальном озере Уэмюль, об его индейском изначалии…

— Изначалие у него вулканическое, — буркнул Штирлиц, и американцы весело рассмеялись: эта нация не терпит угодничества и не считает нужным хитрить по мелочам.

Ганс посмеялся вместе со всеми, но в глазах у него промелькнуло то, прежнее, что Штирлиц прочел во время их первой встречи; тем не менее этот человек умеет проигрывать, отметил он, и обладает отменной выдержкой; сумасшедший Роберто полез бы с кулаками, а как же иначе, над ним смеялись сеньорины, смех — оскорбление для кабальеро, все по правилам…

— Безвозмездно никто ничего не передает, — продолжал между тем Штирлиц, поглядывая на облака, которые становились все более высокими, легкими; в них угадывался розовый цвет, значит, они вот-вот разорвутся и выглянет солнце. — Безвозмездно — значит неинтересно. Или, хуже того, лживо. Правда, мистер Краймер?

— Вообще-то да, мы не очень верим в безвозмездность, когда речь идет о бизнесе, — согласился тот. — Но если там всякие фонды и пожертвования, то это, конечно, другое дело.