Стасов добился перевода острогожского гимназиста в Третью петербургскую гимназию. Осуществить такое было непросто даже ему. Он просил ходатайствовать за «острогожского вундеркинда» самого великого князя известного поэта Константина Романова. Третья петербургская гимназия — одно из немногих учебных заведений, где после реформ конца XIX века сохранились лучшие традиции русской гимназии — в том числе преподавание в полном объеме древних языков. А вот из воспоминаний самого Маршака: «Эта гимназия была параднее и официальнее моей острогожской. В среде бойких и щеголеватых столичных гимназистов я казался — самому себе и другим — скромным и робким провинциалом. Гораздо свободнее и увереннее чувствовал себя в доме у Стасова…»

Смею утверждать, что без Стасова, равно как без Пушкина и Священного Писания, не было бы поэта Маршака. Одно из стихотворений Маршака «Кантата в память Антокольского. Из Библии» было написано по просьбе — по существу по заказу — Владимира Васильевича. В сообщении о вечере памяти Антокольского, состоявшемся 22 декабря 1902 года, написанном самим Стасовым, говорилось: «В заключение хор синагоги под управлением М. И. Шнейдера исполнил высокоталантливую кантату в память Антокольского (речитатив и хор), музыка для которой, с аккомпанементом фортепиано и валторны, была сочинена А. К. Глазуновым и А. К. Лядовым. Текст для этой кантаты был сочинен Сам. Яков. Маршаком».

В «Кантате» еще много несовершенного, но она полна пафоса и поэтики, идущих от Книги Бытия. Маршаку тогда едва исполнилось пятнадцать лет, а какое знание Ветхого Завета; какое проникновение в него:

Юдифь Яковлевна в своих воспоминаниях описывает первый триумф пятнадцатилетнего Маршака: «Когда после окончания кантаты публика требует авторов, на эстраду выходят маститые, всем известные Глазунов и Лядов, держа за руку третьего автора, которому на вид нельзя дать и четырнадцати лет… Родителей, находившихся в зале, поздравляют, их знакомят с В. В. Стасовым».

И еще один человек сыграл важную роль в судьбе Маршака. Это выдающийся меценат русско-еврейской культуры барон Давид Гинзбург. Вот письмо Стасова Давиду Горациевичу:

«Интереснейший, прекраснейший, добрейший, милейший, etc, etc барон Давид Орасович, я к Вам приехал прямо из Стрельны от Вел. Князя. (Речь идет о К. М. Романове, публиковавшемся под псевдонимом К. Р. — М. Г.) Я ему говорил про нашего любезного Сама, и он сначала немного затруднился, а потом заинтересовался им…

Дорогой и милейший барон Давид Орасович, прилагаю тетрадь стихотворений нашего маленького Сама, которого Вы, по-видимому, поставите на ноги и выведете в люди. Дело чудесное, благородное и красивое, — и, если бы была какая-то (как говорят, многие, даже божатся!) будущая жизнь, Вы бы потом на том свете лизали всего 1 сковородку вместо 10 или 100, как мы все, рабы божии, твари недостойные!!»

В Ленинградском архиве Октябрьской революции сохранились дела Третьей петербургской гимназии, в которых имеется прошение от 19 сентября 1902 года Д. Г. Гинзбурга о зачислении полупансионером находящегося на его попечении С. Маршака в 4-й класс и сопроводительное письмо острогожской гимназии к документам С. Я. Маршака, полученным 7 октября 1902 года в связи с его переводом в Петербург. Вот что сказано о нем в приложенных характеристиках:

«Замечено ухудшение в здоровье, так что через это пропустил большее число уроков, чем в прошлом году. В обращении с товарищами замечено сознательное подчеркивание своего превосходства над ними и по своим способностям, и по своему развитию. Поведения отличного.

Д. Милославский».

Маршак встречался со Стасовым едва ли не ежедневно: то — в публичной библиотеке, где работал Владимир Васильевич, то — в его доме на Седьмой Рождественской улице. Но чаще всего на даче Стасова в деревне Старожиловке: «На даче Владимир Васильевич укладывал меня на ночь в своей комнате, наверху, — вспоминал Маршак, — и часто будил меня громовым, стасовским, шепотом:

— Сам, ты спишь?

После этого обращения я уже, конечно, не спал и, пользуясь стариковской бессонницей хозяина, забрасывал его множеством вопросов…

У Стасова была давняя дружба со „Львом Великим“, как он неизменно называл Льва Толстого. Он был близко знаком с Гончаровым и с Тургеневым, с которым вел бесконечные споры о музыке, о литературе…

С трогательной заботливостью старался он приобщить меня ко всему, что было ему дорого».

«Он повез меня в Академию художеств и попросил Ивана Ивановича Толстого, вице-президента Академии, показать мне библейские рисунки Александра Иванова. Он брал меня с собой на органные концерты, где исполнялась музыка композитора, которого он ставил выше всех других — Баха.

Помню, как после одного из таких концертов он решительно тряхнул головой и сказал:

— И после всего этого помирать? Нет, не согласен!..»

Заметим, восьмидесятилетний Стасов обращался с пятнадцатилетним Маршаком, как со взрослым, хотя обращался к нему на «ты» и никогда не называл Самуилом. «Впоследствии при каждой встрече он прибавлял мне какое-нибудь новое шутливое прозвище: „Маршачок-Судачок-Чудачок-Усачок“ и т. д.

Впрочем, чаще всего он называл меня короче — „Сам“…»

Стасов занялся воспитанием Маршака не на шутку. Он рассказывал Маршаку о своих встречах и дружбе с выдающимися художниками, в частности о Крамском, «а он ведь твой земляк, Сёмушка. Родился он в Острогожске».

13 сентября 1902 года, еще до зачисления в Третью петербургскую гимназию, Маршак писал Стасову, какой путь он для себя выберет в литературе:

«…С величайшим удовольствием прочел я „25 лет русского искусства“. Все глубоко, глубоко запало мне в душу. Мне кажется, что все то, что Вы считаете качествами и недостатками художника, может быть применено и к писателю. Я уверен, что вместо того, чтоб под звуки „лиры“ носиться в небесах — художник должен познакомиться лучше с землей, с ее людьми. Тут он может принести много, много пользы…

…Мне говорят, что я могу перемениться, но я твердо верю, что человек с волей никогда не изменит своего намерения. А у человека, который хочет поработать в своей жизни, должна быть сильная воля…»