— Надо… надо будет… подарить ему кассету, — едва пересилив смех, произнесла Камилла.

Эмили тоже буквально каталась по кровати, и только сам виновник всеобщей потехи, казалось, не замечал комичности ситуации. Жаль, что мотоциклетный шлем с тонированным стеклом не позволял увидеть его лица. Могучая грудь была надежно укрыта стареньким бронежилетом. Веревка ярко-оранжевого цвета и крепления болтались, прикрепленные к поясу. Но самое замечательное — ноги и руки героя покрывали стальные латы, купленные, вероятно, в антикварном магазине. Изюминку костюма составлял все тот же китобойный гарпун, который Ник едва держал в руках. Куда собирался столь доблестный воин, Камилла поняла сразу, да и для Кайса его намерения не остались загадкой.

Дальше смотреть не имело смысла. Эмили принялась, вероятно, убеждать Ника не смешить людей и подумать о деле, а тот, уже успев ощутить себя героем приключенческого романа, начал спорить, оправдывая то одну, то другую деталь обмундирования.

— Мы с тобой жестокие люди, — нахохотавшись вдоволь, заметила Камилла. — Особенно я. Давай не будем доводить ситуацию до абсурда. Я позвоню и все объясню ему. Иначе он притащится сюда ночью, опозорит себя, напугает клиентов отеля и вызовет гнев твоего отца. Только и всего.

— Согласен, — кивнул Кайс. — Но неужели ты хочешь лишить мужа лучших минут жизни. Я был о нем куда менее лестного мнения. А теперь, даже рискуя, я готов предоставить ему возможность тебя спасти. Он приплывет этой ночью. Нужно предупредить охрану, чтобы не препятствовали ему ни в чем. Пусть человек развлечется.

Камилла рассмеялась.

— Ты жесток.

— Может быть, — снова согласился Кайс. — До ночи они вряд ли станут предпринимать что-либо. Предлагаю прокатиться на моей яхте. Или сходить в ресторан. Короче — что пожелаешь.

— Я, пожалуй, просто прошлась бы по городу… — Камилла замялась.

— И? — Кайс заглянул в ее глаза.

— Не «и», — усмехнулась Камилла. — Я была бы не против твоего сопровождения. Но только через час. Мне нужно привести тебя в порядок. Я со вчерашнего утра не была в душе и чувствую себя отвратительно.

— Ваше слово — закон, мэм. — Кайс поцеловал ее руку и, поклонившись, вышел.

Наконец-то Камилла осталась одна. Вчерашний вечер, утро… Ее прежняя жизнь катилась огненным колесом в пропасть забвения и с каждой минутой набирала обороты. Время летело слишком быстро. Точнее, события. Они неслись просто вскачь. Еще накануне утром она была добропорядочной женой, а Ник — ее мужем. Пусть уже изменившим, но мужем. А Кайс — мечтой, в которой она самой себе боялась признаться.

У древних греков был миф. Когда-то давно люди ходили на четырех ногах и имели четыре руки. Они прогневали богов, и те в наказание рассекли их пополам. И с тех пор половинки ищут друг друга в океане бытия, потерянные и одинокие. Скитальцы! На какие только авантюры не пускаются они, чтобы только отыскать любимую или любимого. Может, Эмили потому и оказалась здесь, что Ник — ее половинка. А Камилла? Кайс… В этом имени теперь слились для нее все надежды и чаяния. Стоило попасть в передрягу в юности, выйти замуж не за того человека, чтобы в итоге обрести счастье. Однако Камилла решила не сдаваться. Утренний разговор Кайса с отцом и братом немного обидел ее. Голубоглазый араб уж слишком уверен в своей победе. «Она станет моей женой». Ха! Поди, заслужи, тогда и станет. Пускай ухаживает. Пускай угождает. Ей торопиться некуда. Надо насладиться каждым моментом. Она уже не та глупая девчонка, что была раньше. Прочь сомнения, прочь притворство. Нет, она не станет лгать, но и сдастся не сразу. Ник полтора года добивался ее руки. Будет смешно, если она уступит Кайсу в каких-то два дня. Влюблен? Что ж, потерпит.

Влюблен… Камилла слишком хорошо знала — с чувствами не шутят. Больше того, женское чутье подсказывало ей, что не все безоблачно и где-то за горизонтом собираются тучи. Однако за окном сияло солнце, сверкали чуть ли не бриллиантами, слепя глаза, ее апартаменты. Тревога? Нет, Камилла не придала внутреннему голосу значения. Счастье распахнуло перед ней двери. Кто же станет останавливаться на полпути, видя перед собой заветный свет? Будь что будет. Камилла запретила себе тревожиться. Достаточно она сомневалась. Хватит. Не думать ни о чем и только наслаждаться. Темнело небо, грозные тучи где-то далеко уже сверкали молниями. Но что за беда? Она вертелась перед зеркалом, примеряя наряды, и уже думала: а не купить ли те украшения из жемчуга в «Центре»?

Короче говоря, прошедшие несколько суток опьянили Камиллу. Она вдруг сделалась ветреной, будто утратила всякую способность рассуждать здраво и логично. Будто ночная бабочка, ослепленная ярким светом, летела она к огню, а ловушка вот-вот должна была захлопнуться. Совесть, долг, любовь к матери — куда исчезло все это? Камилла бредила наяву.

Кайс вернулся ровно через час. Шикарный льняной костюм в европейском стиле необыкновенно шел ему. Широкие брюки прямого покроя, украшенные ручной вышивкой. Свободная рубашка, поверх которой надет легкий жилет.

— Тебе стоит ходить так всегда, — окинув его взглядом, улыбнулась Камилла.

— Это еще не все, — лукаво подмигнул Кайс и достал из стильной кожаной сумки, висевшей у него на плече, соломенную шляпу.

— Итак, прошу. — Кайс пригласил Камиллу идти вперед.

— Благодарю. — И она беззаботной бабочкой выпорхнула из номера.

Залитый солнечным светом Дубай сиял. Как сильно контрастировал он с небом, безмятежным и чистым. Лишь изредка появлялись на нем белые облака. Неторопливо, медленно скользили они по голубой глади, равнодушно взирая с высоты на суетящихся, бегущих куда-то людей. Словно говорили им: «Остановитесь, посмотрите на нас. Нам хорошо и спокойно здесь. Всю свою жизнь мы плывем вот так, от одного края неба к другому. Ветер гонит нас к далеким пределам, вам неведомым. Остановитесь…». А люди не замечали их. Бестелесных, состоящих из воздуха и потому ни о чем не думающих. Все желания плоти, страсти души, какие только испытывает человек, неведомы им. Никто не ждет их. Ни здесь, ни далеко-далеко, за много миль отсюда. Люди же, поглощенные своими чувствами, занятые своими проблемами, мельтешили на земле. Оттого и бежали стремглав, пронзая пространство, машины, а суета полнила мир век от веку. И так было всегда.

Небо и земля. Земля и небо. Никогда не найдете вы примирения, вечно будете сходиться в противоборстве. Где? В душе. В душах человеческих, поскольку люди в равной степени дети земли и небес.

Такие мысли роились в голове старика, стоявшего на балконе и смотревшего вниз. Только что он проводил взглядом сына, уплывающего от «Арабской башни» с девушкой. Странные чувства терзали его душу. О, Омран! Жизнь поломала тебя, изувечила, заставив не только страдать, но и мучить других. Старик устремил глаза к небу, губы его шевелились в священной молитве. Роскошь, деньги опостылели ему. Больная, истерзанная совесть терзала его. Ом-ран упал на колени. Уже давно гордый дух его рвался уйти из бессмысленного мира наживы и выгоды. Уже давно сердце томилось от золотых монет и блеска бриллиантов. С какой охотой, с какой радостью променял бы он все это на ветхую хижину далеко отсюда! Уйти от мира. Молиться в уединении, посвятив свою жизнь Аллаху. Говорить лишь с ним одним. Но Омран не мог. Отцовский долг связал его прочными нитями с зыбким потоком людской алчности. Старик признавал своим сыном только Кайса. Исхан, Лабиб, Джерман, Акхим, не говоря уж о дочерях, казались ему чужими. Все они льстили, преклонялись перед волей отца, готовые убить друг друга, если понадобится, чтобы заработать одобрение и, следовательно, наследство. Деньги стали проклятьем Омрана. Сначала они омрачили ему юность, потом молодость, позже толкнули на ужасные преступления, а вот теперь разрушили семью, превратив детей в волков, готовых загрызть соперников. И только один Кайс не поддался этому искушению. С самого детства, питая уважение к отцу, он не подхалимничал, всегда прокладывая себе дорогу своим умом, настойчивостью и непреклонной волей. Деньги мало волновали его. Омран знал, что этими качествами сын обязан ему лишь отчасти. Большее влияние на мальчика оказала мать, хотя они виделись редко. Порой Омрану казалось, что чем реже позволялось им общаться, тем сильнее действовали слова матери на Кайса. Он выходил от нее, словно из мечети, неся в себе услышанные истины. И долго потом, задумчивый и сосредоточенный не по возрасту, сын осмысливал их. Каждое материнское слово впечатывалось не только в его память, но скорее в душу и сердце.