В силки часто попадались кролики. Один раз, когда я проверяла ловушки на белок, то нашла голубя. Он одной ногой попал в петлю и висел, махая крыльями и пронзительно крича. Когда я его нашла, нога уже почти оторвалась, в лесу он бы ни дня не прожил. Так что я, можно сказать, ему услугу оказала.

Голубь был не очень большой, а у таких пичуг только грудку и можно есть. Охотник меня многому научил, и теперь я с ними разделывалась быстрее, чем лиса с цыплятами. Сначала я сломала бедняге шею, так быстро, что он испугаться не успел. От страха мясо жестким становится. Пара взмахов ножом, и голова и крылья уже аккуратной кучкой лежат на траве. Зачем мусорить. Убивать надо чисто, без злобы.

Голуби – умные птицы, что бы там горожане ни говорили. Они хранят семена и орехи в зобу, на черный день. У этого парня там пара желудей обнаружилась, а что, тоже жратва, вкусные, если их правильно приготовить. Я положила желуди в карман, а потом засунула большие пальцы глубоко в горло птице. Мне это, еще когда я совсем маленькая была, понравилось – чувствуешь, что там внутри у птицы, ощущаешь ее горячую, живую кровь. Черт, да ты словно разгадываешь божий замысел и видишь, о чем Он думал, создавая эту пичугу. Раз голубя так легко разделать – значит, он для этого и предназначен. Даже в детстве в моих маленьких ручонках было достаточно сил, чтобы разорвать грудку и вывернуть птицу наизнанку. Я разделила его, словно спелый апельсин. Вычистила кишки и аккуратно сложила рядом с крыльями. Теперь я держала в руках темно-красное, аппетитное, еще теплое тельце – бери и жарь.

Я принесла голубя в лагерь, насадила на вертел и подвесила над костром. Потом пошла умываться в озере. Хорошие манеры и здравый смысл требовали, чтобы я убирала за собой. Иначе медведи или еще какое зверье придут прямо к твоему порогу. По правилам нужно было вырыть яму и предать останки земле. Зарыть поглубже и сказать: «Спасибо».

Однако я не сразу вернулась назад.

Голубь быстро подрумянился, и, почуяв запах сладкой коричневой корочки, прожаренной до хруста на ольховых ветках, я не смогла удержаться. Два укуса, и от грудки ничего не осталось. Намного лучше крольчатины. Нельзя позволить такому сокровищу обуглиться или пересохнуть, нет, ни за что. А теперь уже можно убрать кишки и крылья.

Подходя к тому месту, где разделала голубя, я услышала хруст тонких птичьих костей в чьих-то острых зубах. Мне стало холодно в первый раз, с тех пор как я добралась до этого озера. Я осторожно выглянула из-за толстого ствола. Шелковистые белые перья разлетались во все стороны; кто-то, пыхтя и чавкая, грыз то, что осталось от голубя.

Точно не медведь – от него было бы больше шума, и потом он бы на такую мелочь, как голубиные потроха, не позарился.

Тут я почувствовала на щеке дуновение ветра, и мой желудок провалился прямо в ботинки. Ветер подхватил мой запах и понес к зверю.

Хруст прекратился. Перья опали на землю.

Сердце шумело в ушах. Я потянулась за ножом и чуть не умерла от страха. Вспомнила, что в лагере его оставила. Я даже отсюда видела, как поблескивает на солнце мой клинок на другой стороне озера. Он вроде как смеялся надо мной и приговаривал: «Ну, ты и дура, Элка!»

Зашуршали листья, и рядом с моим деревом опустились несколько перьев.

Броситься наутек и побыстрей добраться до ножа? Вдруг я окажусь проворнее того зверя, что грызет остатки моей добычи? Или выскочить из-за дерева и напугать его?.. Хотя может и разозлиться до чертиков. Я тихонько выглянула из-за ствола и наткнулась на пристальный взгляд желтых глаз.

В десятке шагов от меня стоял здоровенный волчара.

Нельзя отводить взгляд – иначе клыки мигом сомкнутся на твоей шее. Лес испуганно затих. Умолкли птицы, попрятались мелкие зверьки, и даже ветер притаился в ветвях. Я слышала только наше дыхание, мое и волка. Он не сводил с меня желтых глаз. Не пытался броситься, не рычал, а просто стоял, низко опустив морду с налипшими перьями. Видать, поужинать хотел, а я ему помешала.

– Ладно, парень, – сказала я, выходя из-за дерева, чтобы он меня видел.

Волк оскалил зубы. Совсем молодой. Крупный, но худющий, словно в жизни не наедался. Его шкура была припорошена снегом, а значит там, за деревьями зима уже спустилась с гор. Не удивительно, что он забрел в эти места; видать, пока я тут была, снаружи сильно похолодало. Я сделала шаг назад, подняв руки, чтобы успокоить его. Волк зарычал, оскалив белоснежные клыки. Что делать? С голодными волками я еще не сталкивалась.

Снег осыпался с его головы, и тут я увидела между глазами черную полоску. Словно кто-то из волчьих богов, если они у них имеются, провел пальцем, измазанным сажей.

– Черт, да ты тот щенок, что меня к Муссе вывел… – сказала я, сама не веря в это. С другой стороны, я никогда не видела волков с такими метками. Тому неуклюжему пушистику всего несколько недель было, а этому парню уже несколько месяцев. Значит, я прожила у озера намного дольше, чем думала.

Волк не злился и не собирался нападать, просто вежливо намекал, чтобы я оставила их с голубем в покое.

– Хорошо, Волк, наедайся. – Отойдя достаточно далеко, я снова услышала хруст. В глубине души я понимала, что он не опасен. Однажды этот волчонок меня спас, и сейчас я рада была вернуть долг.

Время у озера текло странно. На мир уже опустилась зима. Я видела, как издалека идут ураганы и снежные бури, но мою поляну они миновали. Выпавший снег на траве не задерживался, а лед на озере если и появлялся, то к утру таял. Иногда я думала, ухмыляясь, что это кровь преподобного принесла нам теплую зиму.

Волк кружил вокруг лагеря, но близко не подходил. Я его не боялась, и он меня тоже. Если я ловила белку или кролика, то оставляла ему голову и кишки, а через пару минут уже слышала, как он пыхтит и чавкает. Мне было приятно. Я много времени провела одна и только сейчас поняла, как мне одиноко. До того, как появился Волк, я за три недели ни единого слова не произнесла. Если бы не он – вообще бы разговаривать разучилась. Теперь я громко звала его каждый раз, когда был готов ужин. Приходи и бери!

Так прошло несколько дней, и однажды я осталась посмотреть, как Волк будет есть. Рядом с озером время текло медленно, вроде как у тебя впереди целая вечность. Я тихонько сидела в десяти футах от горки кроличьих потрохов и ждала. Не знаю зачем. Может, просто хотелось быть к нему поближе. Волку нужна стая, и нам, людям, тоже. Всю жизнь рядом со мной был друг, пусть он и оказался ублюдком, и если честно, в глубине души я чувствовала, что мне чего-то не хватает.

Волк подошел спокойно, как обычно, потом заметил меня и глухо зарычал. Он не собирался вцепиться мне в глотку, а типа спрашивал: «Эй, чего тебе здесь надо?» Начинать знакомство с укусов не хотелось. Однако волк прикинул, что я на его жратву не покушаюсь, и захрустел заячьей головой. Он заглатывал потроха и мозг, не сводя с меня желтых глаз. В них не было ни злости, ни ярости, только любопытство. Наверное, Волк считал меня давно потерянным членом стаи.

Доев потроха, он исчез в лесу, и больше я его в тот день не видела. Назавтра я сделала то же самое, только теперь придвинулась к нему поближе на пару дюймов. Так повторялось изо дня в день, пока волк не перестал на меня рычать. Он с хрустом грыз череп, не глядя в мою сторону. Как только я поняла, что он привык ко мне, я бросила ему кроличью лапу. Она упала как раз посередине между нами.