В Ростове делегация пробыла два дня, причем на второй день был устроен большой банкет, на котором, между прочим, должен был произнести речь и секретарь английской делегации Смит. Мы спустились в ресторан гостиницы, столы были роскошно сервированы, цветы, фрукты, батареи бутылок с золотыми головками, прозрачные графинчики с водкой. Делегаты наши так уже привыкли к таким банкетам, что больше не удивлялись. Первое время они меня все спрашивали:

— Camrade Тамара, неужели все русские так много едят?

Я отвечала обычно, что Россия всегда отличалась хлебосольством, но что в обыденной жизни теперь русские едят гораздо, о, гораздо — меньше.

Явилась ростовская партийная и профсоюзная верхушка в полном составе. Начались тосты и речи. Я как раз должна была переводить Смита. Оглядываюсь по сторонам, где же он, надо все-таки подсесть к нему поближе, чтобы точно записать его слова. Нет Смита. Иду к Горбачеву:

— Товарищ Горбачев, Смита то ведь нету, а ему выступать.

— Как нет? Слуцкий, Боярский, — где же Смит? Вероятно заснул, сволочь, в своей комнате.

Вообще у Горбачева к делегатам было постоянно какое то невероятно пренебрежительное и презрительное отношение. По своей грубой натуре и бандитско-большевицкой закалке он не замечал того, что они неизмеримо культурнее, вежливее и деликатнее его. Он считал все это признаком буржуазного воспитания, а раз буржуазного, значит, не достойного ничего, кроме самого полного презрения.

Боярский и Слуцкий отправились на розыски Смита. Банкет шел своим чередом, и я уже радовалась, что мне хоть один раз удастся провести вечер спокойно, как смотрю — Горбачева куда-то вызывают, среди англичан волнение. Что случилось? Софья Петровка тоже исчезает. Потом возвращается.

— Смит пропал.

— Как пропал?

— Да, оказывается, уже с четырех часов вышел в город, якобы, прогуляться по нашей же улице, да так и не вернулся. Будет нам всем теперь нагоняй, что мы за ним не уследили.

— Но куда же он мог деваться? Ведь не похитили же его?

— Не знаю, однако, ты теперь попереводи за меня, а я пойду узнаю, может быть, уже есть что-нибудь новое.

В это время на другом конце зала появился Смит. Но в каком виде? Пьяный вдрызг, в расстегнутой жилетке, с багровым лицом и мутными глазами, он являл собой довольно жалкое зрелище. «Товарищи» бросились к нему и увели его в его номер.

Так он речи своей и не держал. А на следующее утро, уже в поезде Софья Петровна мне поведала под большим секретом, что, оказывается, Смита затащила к себе какая-то веселая девица, напоила его до чортиков и только крепкое британское подсознание невыполненного долга помогло ему явиться на банкет, хотя и с большим запозданием. Это было особенно комично, потому что в обычное время Смит был очень респектабельным джентльменом, солидным, спокойным и слегка высокомерным.

* * *

Теперь Донбасс и Ростов позади. Поезд мчит нас к Грозному, на нефтяные промысла. Оборачиваясь назад и беседуя с делегатами, я вижу, что от последнего этапа нашей поездки у них осталось довольно сумбурное впечатление. С одной стороны, везде приемы, чествования, выпивки, говорящие, казалось бы, об обилии плодов земных, с другой — переполненный грязными, оборванными пассажирами ростовский вокзал, который их особенно поразил своей грязью и скученностью. Как везде в СССР в последние десять лет, крестьяне и рабочие кочуют из одного конца отечества в другой: одни в поисках лучших условий труда, другие в надежде добраться до какой то, существующей лишь в их воображении, страны обетованной, где большевицкий гнет был бы не так силен и где можно было бы, наконец, хоть разик, сытно поесть. И везде на крупных железнодорожных узлах одна и та же гнусная, отвратительная картина: вокзал является скоплением тысяч народа, ни скамеек, ни стульев давно нет, все лежат вповалку на полу, везде грязь, вши, мешки, голодные оборванные дети и вонь, от которой тошнит.

Ростов один из таких узлов, и англичане увидели тут впервые эту картину. Они в душе очень поражены, но, так как Россия для них вообще варварская полуазиатская страна, они стараются faire bonne mine au mauvais jeu[13]. Они, если и задают вопросы, то очень осторожно. Слуцкий с утра до вечера в нашем вагоне, он все время ведет обработку. Просит задавать вопросы и умело и хитро переплетает каждый ответ и каждое объяснение с параллельными полувопросами насчет английских условий и законов. Против его большевицкой техники английской наивности трудно устоять. Я все еще не совсем точно знаю, кто он и что он. Какую роль он играет. Ясно пока одно — он политический руководитель нашей делегации. О нем я напишу отдельно.

Англичане получили в Ростове ряд писем из Англии. И Федерация Горняков, и Кук, и их родные беспокоятся, что они так долго — уже больше трех недель — ездят по СССР. И все просят их вернуться. Но Горбачев и Слуцкий во что бы то ни стало хотят показать им еще и Кавказ. Поэтому я слышу, как Горбачев говорит Софье Петровне, которая переводит ему английские телеграммы:

— Это все задержим до Тифлиса. А оттуда уже не страшно, все равно пешком не уйдут.

Вечером в нашем купе, как обычно, собираются делегаты и делегатки. Политикой они не любят слишком долго заниматься. Заводят песни. Ах, эти милые английские песенки, полные юмора и веселья. Замечательно, как взрослые, даже убеленные сединами, горняки преображаются, когда их поют. Искорки веселья загораются в их глазах, морщины на лбу разглаживаются, и все они, будь они из — Шотландии, Уэльса или Кента, — поют так стройно, как будто бы они всю жизнь пели в одном хоре.

Чаще всего они поют две песенки, одинаково наивные и одинаково трогательные именно этой своей наивностью. Первая о «трех слепых мышах», очень мелодичная, с припевом.

Один затягивает речитативом:

Остальные подхватывают:

А вторая песенка забавна по своему построению. С каждым новым куплетом темп все ускоряется, и под конец только очень испытанный в этих делах специалист не сбивается и поспевает за этой скороговоркой:

И так далее, до момента, когда