– Заключённый Д-147, заключённый Д-147! Мы не беглые!

Раздался смех – багром работал тоже заключённый Д-147.

В комендатуре Гришу с Костиком развели по кабинетам. Костик просидел весь вечер, продремал всю ночь на стуле, а утром за ним пришли, отняли мешок с яйцеваркой и повели на улицу. В коридоре Костик услышал, как кто-то стучит и грубо разговаривает за плотно закрытой дверью. Ему показалось, что грубо разговаривают с Гришей. Его сердце ушло в пятки, подпрыгнуло и забилось в голове. Гриша здесь! А его уводят! Костик кинулся к двери кабинета, охранник рванул его за шиворот и выволок наружу. Шёл мелкий дождь, Костик промочил ноги в первой же луже, охранник больно толкал его в спину. Костик помнил Гришин наказ не кричать и не сопротивляться, идти, куда ведут. Хлынул ливень. Охранник потащил мальчика на крыльцо какого-то барака, под навес. Это была столовая, оттуда вышли знакомые охранника, о чём-то его спросили, он отвлёкся. Под навесом столпились люди, дождь так барабанил по железной крыше, что все друг друга перекрикивали. Костик бежал, задыхаясь, не разбирая пути. Его пытались догнать, он знал, что злой охранник, если поймает – изобьёт до потери сознания. Сараи, бараки… Костик заскочил в нужник. Там, наклонившись вперёд, сидела огромная баба в ватнике и цветастой юбке. Не шевелясь, она тупо смотрела на мальчика, который тоже на неё смотрел и плакал. Послышался мат охранника. Баба усмехнулась и медленно подняла подол.

Охранник рванул дверь. Баба сидела, будто каменное изваяние, с неподвижным загадочным лицом, как сфинкс.

– Несёт меня, начальник! – прогудел сфинкс.

Охранник в сердцах так шарахнул дверью, что ветхое строеньице чуть не рухнуло.

Костик сидел, не шевелясь, под юбкой, похожей на петрушечную ширму. Вокруг кричали, бегали. Судя по всему, уже несколько человек искали Костика. Неоднократно вламывались в нужник, и всякий раз сфинкс бесстрастно повторял:

– Несёт меня, начальник!

Дождь кончился, голоса затихли. Костик вылез из-под юбки. Баба спала.

Пробираясь в сумерках к комендантскому дому, к Грише, Костик вдруг понял, что бывал в этом посёлке. Это же Печора! Где-то здесь должен быть клуб, в котором они выступали. Добрый Николай Иванович с ящичком для сахара! На лавочке бездельничал босой мальчик в компании крупной рыжей собаки. Мальчик теребил мохнатую морду, пёс рычал, изображая ярость, и ласково прикусывал мальчика за руку. Костик начал издалека, поговорил с мальчиком про акробатов и фокусников. Мальчик сказал, что приезжала опера. Вместе с псом проводил Костика до клуба. У входа толпились люди, кто-то узнал Костика и закричал: «Вот он, держи!» Костик кинулся к раскрытому окну, влез, сорвав занавеску, и побежал искать Николая Ивановича, расталкивая зэка Арлекина, зэка Панталоне, визжащих зэчек Коломбину и Франчискину: в Печоре давали комедию дель арте.

* * *

Гришины дела были плохи – требовали, чтобы он вернул товарища Иадову: куда она подевалась? ЗИС затопленный видели, а начальница сгинула! Грише очень не хотелось выдавать Логина – люди могли принести ему только зло, но пришлось рассказать, что товарищ Иадова по своей воле осталась жить в лесу в доме одинокого старика. Это был единственный способ выкрутиться. Грише, естественно, не поверили. Ждали признания, что он захватил грузовик и убил начальницу детдома. Никто не хотел искать жеможаху, следователь стремился как можно скорее закрыть дело об исчезновении ценного кадра товарища Иадовой и передать его в суд.

Гришу держали в тюремном бараке, в камере с земляным полом. Под самым потолком было пропилено маленькое окошко. Чтобы до него дотянуться, Самсону Спиридоновичу пришлось бы встать на табурет. На допросе Грише сломали руку. Он лежал на лавке, смотрел, как в окошечко бьёт солнечный луч и пляшут галактики пылинок, и повторял: «Дыра моя, дыра моя, помилуй мя!»

По ночам к нему подсаживали заключённых. Однажды Гриша проснулся и увидел в лунном свете китайца – щуплого и очень улыбчивого. Китайца подсаживали несколько ночей подряд. Он очень жалел голодного Гришу, и всё хотел его покормить сомнительной едой:

– Глиша, кушай клысу! Ай, какая вкусная клыса! Кушай, Глиша, кушай!

Потом появился черноволосый красавец с горящими глазами. Он протянул Грише консервную банку, до краёв наполненную тёплой лошадиной кровью. Гриша кровь пить не захотел, тогда красавец широко улыбнулся и в несколько глотков сам осушил банку, швырнул её в стену. Взмахивая длинными руками, красавец читал стихи. Он говорил на восточном языке, но Гриша почему-то всё понимал. Красавец познакомил Гришу со своими бабушкой и дедушкой: бабушка была необыкновенно милой и красивой – маленькая, стройная, как девочка, с огромными ласковыми глазами. Она называла внука Исмаил. Подарила Грише рукавицу, набитую кишмишем. С дедушкой пообщаться не удалось – он оказался совершенно мёртвым, с тусклыми, навсегда погасшими глазами, как у замороженной рыбы. Исмаил сказал, что дедушку отправили на лесоповал «фальшивые коммунисты». Там он сел на снег под елью и замёрз; теперь толку от него никакого не было.

В один прекрасный день следователь сказал Грише, что дело его передают в другой отдел – в связи с появлением новых сведений и деталей, нуждающихся в проверке; самого же Гришу отправляют в тюремную больницу – в связи с загниванием руки. Рука и вправду распухла, онемела, почернела, надо было её подлечить.

Гриша подумал, что раз его отправляют в больницу, значит, кто-то за него заступился и есть надежда оправдаться и выжить. Осмелев, он спросил у начальника охраны, кого к нему подсаживали по ночам, – что за китаец был и восточные люди? Начальник вытаращил глаза, позеленел, замахал руками, и Гришу увели. Оставшись один, он хлебнул из фляжки, закусил солёным огурцом, который у него хранился в кобуре: Гришу держали в расстрельной камере, зимой там дожидались казни два зэка: китаец Миша – за кражу – и перс Исмаил – за убийство охранника. У Гриши были сомнения в реальности его сокамерников, но их рассеивало появление варежки, набитой вкусным изюмом. Изюм он съел, варежку забрал с собой на память. После месяца тюремной жизни Гриша плохо соображал и находился в сумеречном состоянии.

Броня получила письмо от матери: Вареньку досрочно освободили, теперь она жила в Инте с бывшим заключённым Ван Ли, Ваней, из санитарного отдела. Ваня был лагерным врачом, фельдшерил там, куда пошлют, ездил с проверками по зонам. Также он был личным врачом полковника Раскорякина, с которым его свела судьба на Дальнем Востоке в лагпункте на острове Пахтусова. Массажем и прижиганиями Ваня вылечил полковника от цирроза печени, расстройства памяти как следствия контузии, а также импотенции, во всяком случае, сам Раскорякин так считал. Когда голову полковника схватывала боль – примерно как ржавые обручи дубовую бочку, – а в глазах носились жирные слепни, китаец принимался тереть её в правильных местах. Слепни разлетались, раскалённое солнце садилось, Раскорякин потихоньку засыпал, ему снились родное Зуботычино, дедушка – герой Луцкого прорыва, мама с тазиком варенья. Полковник очень ценил своего китайского доктора, совершенно не мог без него обходиться. Когда Раскорякина командировали на Север – контролировать работу по организации особых лагерей, – он взял с собой Ван Ли. В Печорлаге китаец со своей экзотической медициной имел высокий спрос у партийного руководства, можно сказать, вошёл в моду. Раскорякин охотно одалживал Ваню сотрудникам и начальникам. Ваня всех успешно лечил – массировал и прижигал специальные точки на теле. Ходили слухи, что китаец знает точку, нажав на которую можно запросто убить человека. Русские лагерные врачи говорили между собой, что Ваня шарлатан и обманщик, но в целом хорошо к нему относились за его услужливость и доброе сердце.