удовлетворение народных нужд[98]. Но из кого же состояли эти комитеты? Председателями их были уездные предводители, а членами в подавляющем большинстве дворяне-землевладельцы и в том числе — horribile dictu[99] — земские начальники[100]. Таким образом, оказывается, что, с одной стороны, земельное дворянство — враг народа, а с другой, что оно же заботится прежде всего о народных нуждах, презирая собственные выгоды. Наконец, из кого же состояло русское земство? Впрочем, неприязнь к сельскому хозяйству и к представителям рентного землевладения из средне- и мелкопоместного дворянства Витте перенес и на земство, покоившееся исключительно на этом элементе.

Общеизвестна записка Витте, составленная им в 1899 г. по поводу проекта введения земских учреждений в западных губерниях[101]. В этой записке Витте доказывал, что земство при самодержавном строе плохой и опасный орган управления, и решительно высказывался за сокращение поля его деятельности. Последнее он проводил еще и в другой записке, относящейся к тому же времени и касавшейся народного образования. В ней Витте возбуждал вопрос о полном изъятии из ведения земств всего школьного дела с передачей его в распоряжение Синода. О культурном значении земства, которого, кажется, еще никто не отрицал, Витте здесь не обмолвливается ни словом, зато усиленно напирает на то, что земство «переоблагает крестьян»[102].

Враждебное отношение Витте к земству было вызвано, конечно, не одной его неприязнью к поместному дворянству. Значительную роль здесь играло земское самообложение. Урезать это право Витте всячески стремился и, по-видимому, преимущественно с этой целью проектировал отнятие у него забот о народном образовании. Так, именно в записке, касающейся этого вопроса, он указывал, что земство тратит на этот предмет ежегодно 7 миллионов рублей, которые с большей пользой для дела были бы употреблены, если бы расходовались непосредственно государством. Наиболее ярким образчиком отношения Витте к земству был внесенный им в 1902 г. в Государственный совет законопроект о предельности земского обложения, внесенный им совместно с министром внутренних дел Сипягиным. Проект этот вызвал много толков и возражений, причем прошел в значительно смягченном виде[103], в том смысле, что поставил земству определенные пределы обложения в самом законе, а не по усмотрению администрации, как это первоначально было предложено. Правда, закон от этого стал уже совершенно нелепым, фактически ограничив право самообложения тех уездных и губернских земств, обложение которых было наиболее ничтожным: на его основании земства могли ежегодно увеличивать установленные им сборы с недвижимых имуществ не свыше 3 % обложения предыдущего года. Получилось, что те земства, обложение которых достигало, допустим, 300 тысяч рублей, могли его увеличить лишь на 3 тысячи рублей, а земства с обложением имуществ в 3 миллиона рублей имели право сразу его повысить на 90 тысяч рублей. В процентном отношении повышение обложения в обоих случаях было одинаковое, а в конкретных суммах совершенно различное, причем относительно высокое обложение могло быстро и беспрепятственно возрастать, а низкое нельзя было повысить соответственно требованиям жизни. Первое фактически так и произошло: изюмскому уездному земству закон этот не помешал довести обложение десятины земли до 6 рублей, суммы, по сравнению с доходностью земли, — чрезмерной. Что же касается земств с низким обложением, то закон и на них едва ли отразился, так как с разрешения администрации увеличение земских сборов свыше 3 % было также возможно, и на практике администрация впоследствии в этом никогда не отказывала. Таким образом, весь закон свелся практически к нулю, а между тем произведенное им впечатление было самое неблагоприятное. Словом, это был один из тех булавочных уколов государственной власти, который, отнюдь не увеличивая ее престижа, достигал лишь одного результата — раздражения общественности.

Здесь Витте руководило желание направить возможно большее количество народных средств в кассы Государственного казначейства, чему обложение земское, а также и сельско-мирское (он и против него высказывался) в известной мере препятствовало. Тем не менее объяснить одним этим его поход против земства нельзя. Правом самообложения обладали и городские самоуправления, причем, если смотреть на них с точки зрения Витте, они являлись при самодержавном строе такой же аномалией, как и земские учреждения. Однако против них Витте не ополчался, против торгово-промышленного слоя он никогда не выступал[104], а всякие общественные организации, связанные с торговлей и промышленностью, не только поддерживал, но даже сам вызывал к жизни. Так, в 1899 г. по инициативе Витте были разрешены периодические съезды представителей металлургических и промышленных предприятий, а также вагоностроительных и механических заводов северного и прибалтийского районов. Съезды эти имели тем большее значение, что большинство из них образовало постоянные органы, охраняющие интересы той промышленности, которую они представляли, органы, вскоре получившие большую силу и значение[105]. Объясняется это опять-таки тем, что Витте был типичным горожанином, т. е. купцом, промышленником, и все близкое к земле ему было чуждо и значения для него не представляло. Правда, впоследствии он заинтересовался и так называемым крестьянским вопросом, равно как и вопросом земельным. Но к этим вопросам он ближе подошел, уже оставив финансовое ведомство и превратившись в председателя Комитета, а затем Совета министров.

В частности, права земств безгранично поднимать обложение недвижимых имуществ Витте опасался именно с точки зрения интересов промышленного класса. Имущества этого класса, расположенные вне черты городов, а именно оборудование фабрик, подлежали земскому обложению, представители же этого класса в земских собраниях составляли незначительное меньшинство[106].

Обнаруженное Витте в поданной им записке о земстве резко отрицательное отношение к местному самоуправлению кажется на первый взгляд странным и даже непонятным. Автор Манифеста 17 октября 1905 г., Витте вполне оценивал значение общественного мнения и не упускал случая привлечь его на свою сторону, что ему нередко и удавалось. Свое уменье он, как известно, в этом отношении проявил в особенности в Америке при ведении им там мирных переговоров с японцами, предшествовавших заключению Портсмутского договора: в несколько дней сумел он так себя поставить, что склонил на свою, и тем самым русскую, сторону американское общественное мнение, что сыграло существенную роль в деле установления мирных условий[107]. Но дело в том, что в глазах Витте общественное мнение было одно, а общественная деятельность — совершенно другое. Будучи по складу своего характера человеком чрезвычайно властным, он был, в сущности, может того сам не сознавая, так называемым просвещенным абсолютистом. Искренне и горячо отстаивая народное просвещение, нетерпеливо и страстно стремясь провести всевозможные реформы, направленные к всестороннему экономическому развитию страны, он, однако, полагал, что все это может быть достигнуто скорее и осуществлено лучше ничем не ограниченной и