Он обещал звонить каждый час, но позвонил только теперь… Он сказал, что любит, что время проводит в жуткой тоске, что осталось совсем немного, что «этот Малкольм куда-то затерялся», что «улицы серы и скучны» и что «он минуты считает до встречи». В принципе, неплохо сказал: подходить к распахнутому окну у нее желания больше не было. И этот невроз куда-то исчез. Пропал так стремительно и бесследно, что захотелось есть и даже отругать портье за столь стремительные выносы тарелок и блюд, покрытых стальными колпаками.

Она сняла с телефона трубку и услышала приветствие портье.

И тут только сообразила, что попросить привезти ужин обратно вряд ли сумеет.

Будь что будет, решила она, привела себя в порядок, накинула на плечо ремень сумочки и вышла из номера, имея твердое желание найти ресторан и выпить кофе.

Но едва нога ее переступила через порог, она увидела мужчину лет сорока на вид, тучного, безразличного к жизни. На нем была форма полицейского Нью-Йорка, включая легендарную фуражку-восьмиклинку, значок блистал, кобура сверкала.

Увидев маневр девушки, он покачал головой и отложил свежий номер Life в сторону.

— Я есть хочу! — закричала ему прямо в лицо Маша, соображая попутно, когда это чувак в рубашке-гавайке под пиджаком от Ponti и с явным уголовным прошлым в глазах сменился у дверей на благопристойного копа.

Имя «Чески» Маша не знала, а потому вряд ли могла догадаться, кто и когда произвел смену караула.

Полицейский что-то залопотал, налегая на «о» и «r», но через минуту догадался, чего хочет женщина. Сняв с пояса рацию, он что-то снова пробормотал, после чего виновато улыбнулся и пригласил Машу зайти обратно в номер.

Ожидания подтвердились. Через десять минут портье вкатил в дверь тележку с парящими блюдами.

Коп успокоился и снова развернул журнал. Однако через минуту снова вскинулся, потому что из дверей опять показалась очаровательная женщина, которую ему было приказано охранять так, как он охранял бы президента Буша.

— What?.. — не понял он обращенной к нему фразы.

— Салат из крабов, говорю, возьми, съешь! У меня аллергия на морепродукты…

Через полчаса после первого разговора и через двадцать минут после второго распечатки бесед Малкольма с человеком по имени Эндрю Мартенсон лежали на столе Генри Чески. Он с интересом прочитал их, свернул вчетверо и уложил в карман.

— Засекли, откуда был разговор?

— Первый раз Мартенсон звонил Малкольму с Южной улицы. Метрах в пятистах от Бруклинского моста есть парковка, однако найти среди тысячи машин нужную не представляется возможным. Место для разговора выбрано идеально — десяток полицейских, трусящих по гигантской парковке, тотчас привлекло бы внимание.

— Он умный парень, — похвалил Чески, вынимая из кармана сигару и переламывая ее пополам. — Второй разговор?

— Полагаем, что из-под Бруклинского моста, — ответил спец отдела расследований, отвечающий за техническое обеспечение. — Но там ночуют сотни бездомных, сэр… Это то же самое, что парковка…

Чески рассмеялся. Ему было приятноработатьс Мартенсоном.

— Еще один момент. — Спец потоптался на месте и вынул из папки еще один лист. Телефон, по которому разговаривает Мартенсон, зарегистрирован на имя Бронко. Видимо, подозреваемый забрал его, покидая «Хэммет Старс».

Кивнув спецу и убедившись, что тот вышел, Чески посмотрел на МакКуина, готового на все ради доброй службы с самым неуживчивым детективом Нью-Йорка.

— Парня не беспокоить. Пока будем следить за событиями без комментариев. Но я хочу, чтобы сегодня в четыре часа утра пустырь за «Голубым Марлином» был окружен группой SWAT[1]. Распорядись и вызови ко мне лейтенанта Брауна.

Через час командир SWAT, входящего в организационно-штатную структуру NYPD[2], был у Чески. Потом до четырех часов Чески спал, а МакКуин чистил свою «беретту» и вытирал от заводской смазки новенькие патроны. Он благодарил бога за тот день и тот час, в который был сведен с Генри Чески. Люди, подобные Сомерсету МакКуину, подвержены двум страстям: они легко заражаются вирусом азарта и перспективы и глубже, чем остальные, переживают неудачу. Вирус первый уже бурлил в крови молодого сыщика, вирусу второму предстояло соединиться с первым в девять часов сорок две минуты наступающего утра…

Мартынов никак не мог привыкнуть к нью-йоркскому климату. Континентальный, с высокой влажностью, он часто вызывал перепады давления… Гипертоник Мартынов предчувствовал изменение температуры за несколько часов, и ощущения эти были не самыми приятными. Голова часто болела, а иногда просто разламывалась от боли. В эти часы лучше всего находиться дома и, приняв бета-блокаторы, лежать на диване, ожидая сна. Сон спасал от неприятного ощущения тревоги, беспокойного поведения, словом, всего набора симптомов, описанных в учебнике для начинающих терапевтов в главе «Вегето-сосудистая дистония».

Он лежал на принесенных с берега картонных коробках, чувствовал спиной прохладу и мечтал только об одном — поскорее заснуть. Усталость, накопившаяся за день, была столь велика, что оттеснила на задний план приближающуюся тревогу. Таблеток не было, не было и виски, чтобы утомить сознание окончательно и провалиться в яму забытья. Он терпел и ждал забытья…

Сандра, осторожно прижавшись к плечу Андрея, думала о нем и размышляла уже не прагматично, а так, как рассуждает женщина, влюбившаяся в незнакомого мужчину… Она ревновала его к кольцу на правой руке, к его делам и подозревала, как ей было бы хорошо с этим сильным мужчиной, случись так, что он остался бы с нею надолго. Странная русская женщина, отпустившая мужа навстречу смерти, вряд ли понимает его и вряд ли достойна быть рядом.

Через два часа молчания, когда костер уже не играл огненными лоскутами, а жарко тлел, она прислушалась к дыханию мистера Мартенсона. Он спал.

Повернувшись к нему и положив руку на локоть его так, чтобы чувствовала это прикосновение только она, Сандра натянула на плечи его пиджак и закрыла глаза.

Ощущение единства их умиротворенных душ длилось для нее недолго. Когда она уже почувствовала истому, означавшую приближение сна, ее герой повел себя более чем странно. Одним движением оторвав свое мощное тело от земли, он откатился от девушки и мгновенно поднялся на ноги.

Неужели этот русский столь мнителен и глуп, чтобы принять короткое объятие за предтечу желания совратить его с пути истинного?!

Но когда она с удивленным и разочарованным видом села и посмотрела на Мартенсона, заметила странную картину. Взгляд его был обращен не к ней, а куда-то в темноту. В ту сторону, где вода тихо плещется об опору вечного моста.

Повторив движение его глаз, она пришла в неописуемый ужас. Перед ними, жадно оглядывая пространство вокруг костра, стояли трое чернокожих. Двое из них, огромного роста, держали в руках палки, третий потирал руки и облизывал губы. Вид их был столь ужасен, а пережитое за день столь ярко и неописуемо, что Сандра, на мгновение съежившись, снова посмотрела на мистера Мартенсона. И тут же отметила, что он спокоен, даже более спокоен, чем в ту минуту, когда стоял с ней на руках на высоте ста метров над землей.