Но хотя революции вредны для экономики, подобное соображение еще не остановило ни одной революции. И не остановит. Ведь те, для кого оно имеет цену, просто воздерживаются от участия в политике. А на баррикады идут именно и в первую очередь те, для кого идеалы и ценности свободы и справедливости перевешивают соображения экономической рациональности.

Если рассматривать собственно экономическую сторону революций, то общетеоретическое соображение в связи с любой демократической революцией следующее. Формирование и развитие демократических институтов в конечном счете оказывает стимулирующее воздействие на экономическую динамику страны. В этом смысле потери от революционной перестройки и дезорганизации власти рано или поздно должны компенсироваться качеством и темпами экономического роста. Однако открытым и непредрешенным остается вопрос, удастся ли революционным режимам и обществам создать искомые институты, обеспечивающие экономический рост.

По крайней мере, ни Грузия, ни Украина, ни Киргизия не могут похвастать впечатляющими экономическими успехами. Хотя институциональное строительство в Грузии скорее следует назвать успешным, чем провальным, она в целом остается бедной страной, не создавшей серьезных внутренних драйверов экономического развития.

Но если непростое экономическое положение Грузии и Киргизии еще возможно объяснить дефицитом внутренних ресурсов, то вряд ли это применимо к Украине. После распада СССР эта советская республика унаследовала относительно неплохую индустриальную базу, развитое сельское хозяйство, пристойную инфраструктуру, близость к Европе, полное отсутствие внешних долгов, низкие и не полностью оплачивавшиеся (по крайней мере до середины прошлого десятилетия) цены на российские энергоносители. В общем и целом по потенциалу Украина вряд ли выглядела существенно хуже соседней Польши. И точно ее стартовая позиция была лучше, чем у России.

Но эти достоинства и преимущества были бездарно проедены, растрачены и разграблены украинской элитой. На фоне баснословной коррумпированности и неэффективности последней российская элита выглядела просто образцом веберовской рациональной бюрократии и моральным эталоном.

Более того, по многочисленным экспертным оценкам, после прихода к власти правительства Порошенко – Яценюка положение дел с коррупцией в государственном аппарате лишь ухудшилось. Причем ухудшилось серьезно. А с точки зрения внешних наблюдателей, в первую очередь западных, украинская элита поглощена разрушительной для страны фракционной борьбой. На Украине, по их словам, отсутствует консолидированная власть, способная принимать решения и контролировать их выполнение. И это лишает Украину возможности проведения остро необходимых стране политических, социальных и экономических реформ.

Украинский случай демонстрирует важную революционную закономерность. Хотя революционный режим не в состоянии обеспечить экономический рост, он просто обязан обеспечить более высокую эффективность государственного аппарата в сравнении с дореволюционной ситуацией.

Обеспечивать эффективность можно разными способами: якобинцы и большевики предпочитали использовать открытое насилие и террор; в современную эпоху речь идет о формировании новых институтов и повышении качества работы старых, унаследованных механизмов.

В сущности, чтобы обеспечить кредит доверия населения на период формирования новых институтов и запуска экономических драйверов, новой власти достаточно одного: добиться, чтобы унаследованный от прежней эпохи аппарат стал работать хотя бы немного лучше. И уже это будет воспринято обществом в качестве важного позитивного результата революции.

А революционному режиму нужны хоть какие-то позитивные результаты именно здесь и сейчас, а не в отдаленной перспективе. В противном случае он теряет доверие общественного мнения и передает инициативу в руки контрреволюции.

Здесь сразу же встает еще один важный вопрос: в состоянии ли политическая демократия per se компенсировать ослабление экономики и долговременное отсутствие экономического роста? Не уверен, что существует универсальный ответ.

В истории нередко можно наблюдать, как экономически неуспешные революционные режимы уступают место прагматикам, а на смену революционной демократии приходит контрреволюционная диктатура. В то же самое время экономический рост неизбежно формирует средний класс, который рано или поздно выдвигает требования демократии и свободы. Качели между революциями и контрреволюционными диктатурами характерны для стран Латинской Америки. Но не только для них.

Вот несколько общих выводов, касающихся революционных результатов. Первый. Результаты революции всегда непредсказуемы. Из соотношения политических и социальных сил в начальной фазе революции вовсе не следует, что подобное соотношение сохранится в итоге. Динамика революции и ее результаты оказываются равнодействующей множества структурных факторов и переменных.

Поэтому непредсказуемы и бенефициары революции. Это не обязательно те люди, которые глубоко вовлеклись в революционный процесс и двигали его. Афоризм о революциях, пожирающих собственных детей, в общем-то, верен. В конечном счете вопрос проигрыша и выигрыша в революции зависит скорее от везения, чем от структурных факторов. Проще говоря, насладиться плодами революции удается вовсе не тем, кто находился на баррикадах и в первых рядах атакующих твердыни старого режима, а тем, кто оказался рядом с местом раздачи кормлений и постов в новой власти.

Второй. Даже если политическая демократия выигрывает, а миф свободы и справедливости горделиво расправляет знамя, экономика проигрывает. Всегда. Вне зависимости от того, какая это была революция – демократическая или не очень демократическая, системная или поверхностная, – ее влияние на экономику всегда негативно.

Правда, есть шанс, что расчистка завалов и тромбов старого режима, формирование новых институтов откроют шанс для ускоренного развития, что экономические потери окажутся временными и их удастся отыграть и даже вырваться вперед. Признаем честно, этим надеждам далеко не всегда суждено сбыться. Чаще всего они оказываются иллюзорными.

История революций обильно орошена кровью и страданиями, устлана жертвами и разбившимися надеждами. Стоила ли ускоренная экономическая модернизация Советского Союза чудовищной цены, которая была за нее заплачена? И разве нельзя было добиться этих результатов без революции? Беспрецедентный экономический рост Китая, начавшийся на рубеже 70-80-х годов прошлого века и продолжающийся до сих пор, был следствием китайской революции или реформ Дэн Сяопина, отступивших от левой догматики? На эти и подобные вопросы мы отвечаем гадательно.

Но точно знаем, что многие революционные страны так и не смогли компенсировать понесенные потери, а попытки пришпорить экономическое развитие, несмотря на некоторые тактические успехи, в стратегическом плане вели к еще большим потерям и диспропорциям.

Английская XVII в. и Великая французская XVIII в. революции вошли в историю под названием «буржуазных». Однако невозможно напрямую вывести из этих революций длительный экономический подъем XIX в., превративший Великобританию в «мастерскую мира», и успешное экономическое развитие Франции. (Успех последней, кстати, был бы гораздо масштабнее, если бы не понесенные ею в ходе Наполеоновских войн колоссальные демографические потери, от которых Франция едва оправилась лишь к концу XIX в.)