Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лаардиец мерзко ухмыльнулся, поправляя съехавшую набекрень чалму — его, Карима, чалму, упрямо державшую в моде среди купеческого сословия, как символ достатка и дань традициям. Ар Курзан снова дернулся, на мгновение забыв, что привязан к стулу, и тут, наконец, проснулась боль в отбитой челюсти.
— Хак-ир он-кадах! Ам-яляб ант хак се! — сдавленно прорычал Карим.
В ответ последовал очередной удар. Короткий и резкий, от которого потемнело в глазах, а в челюсти, кажется, что-то хрустнуло. Кем бы ни был тощий хакир, удар у него был чудовищный.
Карим зажмурился и сморщился от боли, водя языком по зубам и деснам и чувствуя привкус крови во рту. Он сплюнул под ноги хакиру, едва не попав тому на сапог. Хакир угрожающе занес кулак.
— Хватит, Эндерн, — спокойно произнес кто-то по-меншиннски. — Он нужен нам живым и способным говорить. Пока что.
Хакир обернулся через плечо и пренебрежительно фыркнул, но ничего не сказал и отступил в сторону, пропуская вперед другого лаардийца, богато одетого по лаардийской моде. Карим сощурился, часто моргая: из-за полумрака и проступивших слез разглядеть лицо было трудно. Но он не удивился, когда все же узнал его, лишь пришел в отчаянную ярость еще больше.
* * *
День выдался напряженным и суматошным, и Карим ар Курзан был крайне раздражен и недоволен. В принципе, так оно обычно и бывало, когда брат уходил в рейс до Ла-Арди, но последние четыре дня было особенно тяжело. Из-за смерти «дорогого друга» Саид умчался вновь, а на Карима свалились все бессовестные поставщики и назойливые заказчики с их извечными жалобами, недовольством и претензиями. Карим уже три дня кряду просиживал в душном кабинете «Тава-Байят» с раннего утра до позднего вечера, разбираясь со скопившимися за время отсутствия Саида делами и выслушивая обиженных шамситских торгашей. Обиженными, впрочем, они были всегда: в конце концов, им приходилось платить взятки и налоги, и они считали большой несправедливостью, что приходится платить еще и за поставляемый им товар, поэтому чуть ли не в драку лезли при малейшем подозрении, что за фунт специй с них хотят содрать лишнюю накуду. Диаметрально противоположная ситуация была с наглыми и бессовестными поставщиками. И тут уже сам Карим чуть ли не лично взвешивал и проверял каждый мешок. Ведь они с братом тоже платили и взятки, и налоги, причем в больших объемах, и тоже считали большой несправедливостью, что приходится платить еще и за поставляемый товар.
Однако сегодня Карим вышел из конторы позже обычного. А все из-за какого-то лаардийца, вломившегося в кабинет в под вечер и битый час предлагавшего разорвать договоры с «Вюрт Гевюрце» и заключить крайне выгодное соглашение с конторой его отца, о которой Карим ни разу даже не слышал. Спустить «потенциального партнера» с лестницы не позволяли ни репутация семьи ар Курзан, ни банальные нормы приличия, поэтому Кариму стоило немалых усилий выпроводить явно накурившегося гашиша или опия «партнера». К тому же, хоть лаардиец и откровенно бредил, суля несметные богатства, по сравнению с которыми Садимова казна всего лишь жалкий сундук, набитый медью, слушать его было на удивление приятно, и Карим не заметил, как пролетело время.
Поэтому, когда Карим вышел из своей конторы и вдохнул вечерний воздух Таджъяруби, Купеческого Квартала, где сосредоточилась деловая жизнь Шамсита, то вполне ожидаемо обнаружил, что все извозчики, коих в течение дня на улице немерено, успели разъехаться. Это всегда раздражало Карима: только солнце садится за горизонт, город как будто вымирает. Это не значит, что жизнь прекращается, но добраться куда-нибудь становится практически нереально. Можно, конечно, содержать собственного извозчика, но в довесок к личному транспорту придется нанять и роту мукарибов. Цокот копыт на ночных улицах Шамсита называли «муфьяр-сак», «щедрость смертника», потому, что обремененному богатством человеку настолько надоело жить, что он добровольно согласен отдать все свое имущество таящимся во тьме духам Эджи, имеющим вполне материальное воплощение.
Карим поворчал себе под нос, поправил кушак и решительно зашагал вниз по улице.
* * *
«Потенциальный партнер» стоял перед ним. Наглая хакирская морда холеного заморского гани вызывала только одно желание — плюнуть в нее. Были бы свободны руки, Карим непременно преобразил бы слащавую физиономию, придав ей мужественности, но веревки туго стягивали, лишая возможности двигаться.
— Мы прекрасно общались на менншинском, сайиде Карим, — сказал лаардиец. — Предлагаю продолжить. Если, конечно, вы согласны сотрудничать.
— Хак-ир он-хурбе! Мас он-тобэн ан са! — процедил сквозь зубы Карим.
— Тха! — заржал Эндерн. — Ну и кто из нас, хакир, кадах?
— А что это значит? — раздался из полумрака женский голос. Карим прислушался, смутно припоминая, что тоже где-то слышал его.
— Это значит настоящую, сука, мужицкую любовь без гнусных баб, — ухмыльнулся желтоглазый.
— О, — кокетливо вздохнула женщина. — Quel dommage.
— Но отказываетесь, — пожал плечами несостоявшийся партнер, — Эндерн сносно владеет кабирским, понимает каждое ваше слово. Однако не советую утомлять его умственным трудом: от напряжения у него портится настроение, и он становится совершенно невыносим.
Эндерн выразительно ухмыльнулся. Карим, тяжело и прерывисто дыша, испепелил лаардийца полным ненависти взглядом. Очень болела челюсть. Кружило голову. Ар Курзан набрал полный рот слюны с привкусом крови и сплюнул на пол.
— Чего ти хочещь? — сдавленно прошипел он.
— Разве вы уже забыли наш разговор? — удивился лаардиец. — Или кальян уважаемого Фархада ар Кавада так сильно ударил вам в голову?
Карим нахмурился, напрягая память, затянутую туманной дымкой наркотического опьянения.
* * *
Ему уже не впервой приходилось ночевать в любимой кальянной «Альмут-Касар» на Дакун-Шари. Он любил отдыхать здесь, и отнюдь не только по необходимости задержавшись в конторе допоздна. Здесь было хорошо, спокойно. В приятной компании и обществе шамситских гани было легко забыть о насущных проблемах за ненавязчивыми беседами, весельем и кальяном с лучшим табаком или травами со склонов Джибал-Хадра в Гутунии. Здесь даже подавали набирающий популярность среди золотой молодежи, но не одобряемый Альджаром крепкий алкоголь, в том числе салидский ром, который, впрочем, не пользовался особой популярностью.
В кругу знакомых лиц за свежими слухами и новостями вечер плавно перетек в ночь, и Карим, расслабившись и вдоволь похваставшись перед спесивыми друзьями, уже подумывал о том, чтобы уединиться с одной из танцовщиц, которые прекрасно знали о щедрости господина и еще ни разу не отказывали. Тогда-то в «Альмут-Касар» и появился он — тот самый лаардиец, из-за которого Карим не попал сегодня домой. Когда-то даже самый наглый иноземец не посмел бы появиться в приличном обществе, но времена изменились. И теперь заморские гани, толпами отправляющиеся в Шамсит проматывать отцовские состояния, были везде и никого уже не удивляли. Они хорошо платили, поэтому такие продажные люди, как Кавад, принимали их со всем радушием и позволяли практически все, до тех пор, пока те платили, разумеется. Драки и дебош, устраиваемые лаардийцами, стали уже неотъемлемой частью ночной шамситской жизни, и кто-то находил даже свою прелесть, провоцируя на отстаивание чести континентов или выяснение, чья культура древнее. Кариму, хоть он и был по натуре вспыльчивым, такие развлечения претили.
Поэтому сперва ар Курзан не придал этому значения, хоть появление хурбе, который уже успел где-то изрядно надраться, и подпортило приятный вечер. К тому же лаардиец заявился не один, а в компании приятеля. Карим знал всех завсегдатаев «Альмута» если не лично, то в лицо уж точно, но этого видел впервые. Впрочем, Кавад явно был с ним знаком, да и никто из друзей не удивился.
А потом Карим почему-то задержался в туманном от дыма зале. Наверно, ему захотелось пообсуждать идиотское поведение пьяного лаардийца. Тот вопил и пел, всячески излучая дружелюбие, и это было нелепо и глупо, но действительно забавно.
А потом Карим почему-то стал отвечать говорливому
