«У-аа!» – периодически доносилось до кают-компании. Степка, плохо переносивший качку, осваивал гальюн.

– Класс. Век бы не выходил, – бодро оповестил он собрание, явив наконец обществу свою бледную и мокрую физиономию. – Куда только блевать не приходилось, но чтобы прямо в историю мирового кинематографа – еще никогда. Никто не знает, была морская болезнь у Хэмфри Богарта и Греты Гарбо? Юр, давай, не теряй момент. Советую от чистого сердца. Когда еще на «Орионе» побываешь.

В морских кругах «Орион» был известен своим хромированным унитазом, который когда-то стоял на яхте «спичечного короля» Ивара Крюгера, катавшего в 20-е годы в стокгольмских шхерах весь цвет тогдашнего Голливуда.

Под воду пошли Юра и Степка, продвигаясь по линю, заякоренному возле кормы субмарины. На глубине качки не чувствовалось. Мощные ксеноновые фонари в руках дайверов, прорезав черную воду, осветили бронзовый винт со свисавшими обрывками сетей. Степка повел фонарем выше – из мрака выступила кормовая пушка, блеснула сталь, не тронутая ржавчиной. Вероятно, свет попал на часть ствола, очищенную от донных наслоений рукой Сорена.

«Могила деда», – подумал Юра. Сердце бултыхнуло, точно решило подать сигнал: «Я здесь, я все чувствую». Он десятки раз нырял на затонувшие корабли, даже побывал однажды на английском плавучем госпитале, разбомбленном в войну возле Мальты, но не испытывал ничего, кроме любопытства и – иногда – страха, составлявшего неотделимую часть того коктейля эмоций, предвкушение которого каждый раз гнало его под воду. Рассказы о деде чаще всего вызывали раздражение, бабка ими просто перекормила, но сейчас его вдруг охватили растерянность и тоска. Так было с ним лишь однажды, в седьмом классе, когда он в очередной раз поссорился с матерью и, распахнув дверь, заорал: «Я ухожу от тебя!» Прежде она всегда догоняла его и возвращала, он не успевал даже дойти до парадного, это превратилось в своеобразный ритуал разрыва и примирения, но на этот раз его не остановили. Он добрел до «стекляшки» гастронома, плелся, все замедляя шаги, но мать его не окликнула и не вернула. Юра вернулся домой к вечеру, его ждали, ужин стоял на плите. Они помирились, не выясняя отношений, но Юра понял, что детство кончилось. Теперь все будет не так, как прежде. Нечто подобное он испытывал и сейчас. Много лет он жил с надоевшим мифом, сложенным из педагогических мотивов и личных бабкиных комплексов. И вдруг легенда разбилась вдребезги. На ее месте оказался стальной подводный склеп, реальней некуда. Внутри лежали дед и его товарищи. Наверное, остались кости, обрывки формы, обувь. Мертвая сказка проснулась и обхватила горячими руками.

Он почувствовал, что кто-то трогает его за плечо. Степка. Движением фонаря он показывал вниз, в направлении рубки. Нужно работать. На борту «Ориона» они договорились, что попробуют разыскать вторую восьмерку, она должна лежать где-то в песке с правой стороны рубки.

– Первую восьмерку у нас украли, но я заберу заявление из полиции, скажу, что нашлась. Сдам металл на анализ, докажу, что цифру изготовили в Советском Союзе несколько десятилетий назад, «Экспрессен» или «Афтонбладет» с удовольствием вставят фитиль телевидению. Представляю, как будут злиться воры! Ведь не станут же они доказывать, что мой аргумент проходит под номером два! – излагал Сорен план своей реабилитации.

В крайнем случае, если вторая восьмерка не обнаружится, Сорен просил поднять найденную им в песке букву «С» или двойку. Он был готов представить эти обозначения в качестве доказательства своей правоты. Угроза судебного преследования за нарушение запрета на погружения пугала его меньше, чем перспектива навсегда остаться мошенником, которого разоблачило «беременное чудовище».

– Женщина, готовящаяся стать матерью, должна парить над миром, а не искать наслаждение в унижении ближних! В телестудию явился монстр, живущий вопреки законам естества! И я обязан спасти от него другие жертвы, которые, безусловно, еще появятся, – философствовал капитан «Ориона», пытаясь убедить свой экипаж в том, что речь в его случае шла о чем-то большем, чем уязвленное самолюбие.

Но о торжестве справедливости, похоже, надо было забыть. Когда Степка и Юра подплыли к тому месту, где Сорен оставил латунную букву «С» и цифру «2», обозначений не оказалось. Ошибки быть не могло. В песчаной горке, стекавшей от вырезанного автогеном проема в корпусе, зияла впадина – следы работы Мореля по извлечению восьмерки. Покружившись над дном для очистки совести и ничего не найдя, приятели направились к левому борту. Впрочем, предчувствие не обмануло Юру: рубка оказалась голой. Луч фонаря, скользнув по ее покрытой отложениями поверхности, проявил следы чьей-то недавней работы. На стали обшивки остались тени знаков, снятых совсем недавно: металл под ними еще не успел одеться в ворсистую рубашку из ила и водорослей, а в нескольких местах, там, где каким-то инструментом, по-видимому, фомкой, отковыривали «С», «2» и «8», блестели царапины.

На Юру накатил страх, ему вдруг показалось, что в подступающем со всех сторон мраке глубин, которому противостоял лишь старый фонарь «Вега», позаимствованный у Степки вместе с остальным снаряжением для дайвинга, крадутся враги-призраки, уже решившие их с напарником судьбу. «Степка говорил, что аккумулятор никуда не годится, может сдохнуть когда угодно», – проскочила услужливая мысль.

Испуг мог вот-вот перейти в панику, а тогда и посторонняя помощь не нужна, чтобы отдать концы. Юра лично знал по крайней мере двух человек, довольно опытных дайверов, лишившихся жизней только потому, что не смогли совладать с нервами. Одному вдруг показалось, что его собирается сцапать мурена, соорудившая гнездо в проломе затонувшего парохода, хотя эти страшные на вид твари на самом деле довольно безобидны, и вынырнул с восьмидесятиметровой глубины как пробка, не производя промежуточных остановок для декомпрессии. Итог – многочисленные внутренние кровоизлияния и мучительная смерть. Другого охватил приступ клаустрофобии в подводной пещере на коралловом рифе, когда он за что-то зацепился аквалангом. В результате, вместо того чтобы снять снаряжение и спокойно осмотреться, он стал рваться как рыба с крючка, порвал соединительный шланг, разбил стекло маски и попросту захлебнулся.

Клин клином вышибают. Юра заставил себя выключить фонарь и на минуту повис в полной темноте, приручая ее, точно одичавшую кошку. Подплыл Степка, осветил его белым лучом. Жестами поинтересовался, все ли в порядке. Юра кивнул и постучал по «Веге» – мол, маленькая техническая неисправность теперь устранена. Добивая страх в зародыше – иначе он приживется, и с аквалангом придется завязать навсегда – показал вверх, куда наклонно уходила кормовая часть лодки. Он решил, сняв акваланг, протиснуться в открытый аварийный люк и обследовать седьмой отсек. Однажды подобный трюк он уже проделывал, правда, тогда это был иллюминатор большого парохода, и длина «лаза» ограничивалась двадцатисантиметровой толщиной борта судна. Вдвоем они подвсплыли к люку, устроив возле него краткое совещание. Два жестикулировавших не только руками, но и ногами человека (Степка постучал пяткой по корпусу, а затем провел ребром ладони по шее, показывая, что там все проржавело и затея безумна), если бы за ними кто-то наблюдал со стороны, вероятно, показались бы актерами эпохи немого кино, игравшими комедию. Но Юра уже принял решение. Он отстегнул баллоны, передал их Степке и, сделав в последний раз глубокий вдох, двинулся вглубь «дедовой могилы». Луч «Веги» выхватил из черноты рыжую от ржавчины лестницу, с верхней части которой свисали космы водорослей. Вроде бы чисто. Ни острых кусков металла, ни оборванных проводов, ни обрывков рыбацких сетей – главных врагов дайвера, погружающегося на затонувшее судно. Однако относительная доступность прохода примерно метрового диаметра могла быть обманчивой. Донные отложения покрывают все предметы пуховым однотонным одеялом, скрадывающим их реальные очертания и скрывающим их опасную суть. Зыбкий, лживый, беззвучный мир, желающий навсегда поглотить тебя и укутать своим серым прахом…