Со временем в Тюдор-хаусе не осталось жильцов, кроме одного: Россетти не нуждался в обществе, но уединение вскоре перешло в изоляцию, потом в привычку, потом в манию и наконец в безумие, Об этом последнем состоянии и свидетельствует отношение Россетти к своей любимой Лиззи спустя долгие годы после ее кончины.[70]

За два десятилетия до появления Кейна через Тюдор-хаус прошла целая процессия помощников. Между прочим, в 1881 году, когда Кейн в первый раз написал некогда знаменитому поэту, выпрашивая сонет для задуманной им антологии, Россетти только что выгнал со службы последнего из своих секретарей. Поскольку Кейн, хоть и стремился начать жить литературной жизнью в Лондоне, все еще обитал в Ливерпуле, Россетти обратился к нему с просьбой выполнить для него в Ливерпуле непростое поручение, которым Кейн занялся и успешно с ним справился.[71]В качестве вознаграждения он был приглашен отужинать в Тюдор-хаус, где признательный Россетти, сменивший поэзию на живопись в надежде на более высокие доходы, пожаловал Кейну полные права на бывшие покои Суинберна. Предложение было с готовностью принято.

(Верно ли я изложил все вышесказанное, друг мой? Я намеренно рассказывал о тебе несколько отстраненно, чтобы лучше все вспомнить. Но ты, конечно, можешь подкорректировать эти страницы, если пожелаешь.)

Вскоре после разговора со Сперанцей я в первый раз встретился с Кейном. Чтобы устроить эту встречу, потребовалось всего лишь переговорить с Генри Ирвингом, который очень обрадовался, узнав о том, что молодой Кейн приехал в Лондон, и поручил мне пригласить его в нашу театральную трапезную. Быстро выяснилось, что у нас с Кейном так много общих пристрастий, интересов и всего другого, что мы начали проводить наши (увы, редкие) часы досуга в компании друг друга: то у камина в моем доме № 27, то в комнатах Кейна неподалеку, в доме № 16, Чейни-уок, Челси.[72]

Я побывал в доме под № 16 полдюжины раз, прежде чем наконец познакомился с самим Россетти. Обычно мы с Кейном сидели в гостиной, наша беседа подстраивалась под ритм шагов Россетти, который расхаживал в студии наверху и казался лишь чуть более реальным, чем печально знаменитые привидения, населяющие дом.[73]И когда наконец Россетти показался, представление о реальности существования этих призраков не рассеялось. Он сам казался привидением!

Это был человек, выглядевший старше своих лет, среднего роста и склонный к полноте, с лицом скорее круглым, чем яйцевидным. Его довольно длинные волосы поредели, но были не такими седыми, как его бородка. И он был бледен, зловеще бледен, на лице выделялись его большие глаза с черными зрачками, а веки покраснели от бессонницы.

Действительно, Россетти, боявшийся своих снов, презирал сон. Он рисовал, пока позволял дневной свет, а праздные часы глубокой ночи были для него мучением. Он бродил вместе с ночными феями и эльфами по окутанным тенями холлам Тюдор-хауса, вечно одетый в мешковатый балахон собственного покроя длиной по колено, заляпанный красками и наглухо застегнутый до подбородка, и ложился спать на рассвете, лишившись последних сил. Я задавался вопросом: чему больше был обязан Россетти своим маниакальным состоянием — а оно, несомненно, таким и было, — бессоннице или средству, которым он с ней боролся, а именно хлоралу? К нему он пристрастился давным-давно, и со временем это превратилось в зависимость.[74]

Кейн узнал о хлорале вскоре после своего переселения в Тюдор-хаус. Россетти сам признался Кейну, что регулярно принимает шестьдесят гранул с наступлением ночи, еще шестьдесят — через четыре часа и так далее, короче говоря, употребляет в сутки достаточно хлорала, чтобы погрузить в сон десять человек. Правда, лечивший Россетти доктор успокоил Кейна, заверив, что его пациент не принимает хлорал в том количестве, какое ему воображается. Врач вступил в тайный сговор с фармацевтом, и знаменитому больному под видом полных выдавали уменьшенные дозы. Разумеется, доктор обрадовался возможности доверить часть своих хлопот надежному человеку и вручил Кейну ключ от дорожного кофра, в котором хранилось снадобье, первым делом строго-настрого наказав выдавать Россетти по одному флакону в день, и не больше, как бы он ни просил.