– Не с себя начну – с пистолета. Я тебя, Шамиль, знаю. Ты сюда ехал и о пистолете моем думал. Обо мне тоже, но о пистолете – больше. Вот он, «браунинг». Смотри! Ни в кого не стрелял, никого не убил. Нет, брат, не отдам, пусть у меня будет. Пока ствол у меня, я сам себе хозяин, вольный человек. Успокойтесь, я не сумасшедший, не бедный Коля. Сомневаетесь, Александр Петрович? А вы обождите с сомнениями, вы дослушайте.

Лавочка. Трое мужчин плечом к плечу. У двоих лица – спутать можно.

– С чего начну? С логики начну. Я, Александр Петрович, заочно учился. Спортсмен, да? В здоровом теле – здоровый дух. Здоровенный, аж страшно! Но кое-что помню. Логику нам умный дядька читал. Говорил, искать надо самое простое объяснение. Скальпель Оккама, так? Если у тебя с тарелки исчез кусок колбасы, его скорее всего кошка-Мурка украла, а не американский спецназ. Логика! Когда я после всего, что случилось, думать смог, что мне первым в голову пришло? Узнали враги-шакалы, что с Викой беда, что не до бизнеса мне – и накинулись, разорить решили. Логично? А чтобы я их не удавил, дочь украли, заложницей сделали. Эх, Александр Петрович! Когда вы Шамиля уму-разуму учили, такое только в кино было, да? В американском, детям до 16-ти, вечерний сеанс…

Пустая кобура на коленях. В крепкой ладони – «браунинг». Не за рукоять взят, за ствол.

– Скажу честно, хотел застрелиться. Потом думаю: нет! Мы, Чисоевы, крепкие орешки. Разберусь! И тут прилетел волшебник в голубом вертолете. Дела в гору пошли, кубарем к счастью несет. Письмо получил. Дочка, понимаешь! Одних забрали, других даем. Кто дает, а? Сумеешь ответить, брат? А вы, учитель? Молчите, после скажете…

Крик птицы. Черный силуэт в небе, острые крылья, беззвучный полет. Влево, вправо, вверх, в зенит. Вспугнули? Или сама врага ищет?

– Сорвался, да. Нервы? У дамочек нервы, у мэра нервы. Чем я хуже? Опять же, коньяк, будь он неладен… Перемкнуло! Логика винтом завилась. Может такое быть, как со мной? Не может, а есть! Скрутило меня, вывернуло… Молчи, Шамиль! Не говори ничего! Не мог я к тебе поехать. Боялся своей бедой заразить. Понял – с ума схожу, без возврата. Взял пистолет… Эх, Александр Петрович! Сильная у вас рука, но, знаете, у меня сильнее. Не надо «браунинг» хватать. Если я дважды не застрелился… Хорошо, выну патроны. Вот, вынул уже…

С небес, с тех краев, куда умчалась черная птица, трое мужчин казались мелкой точкой посреди желто-зеленого простора. С первого взгляда и не заметишь, а заметишь – не разглядишь, не услышишь. Тихо звучит усталый, охрипший голос с еле различимым южным акцентом:

– Вот патроны. Смотри, брат! Не стреляться я хотел – ей, Костлявой, в глаза взглянуть. Чтобы на самом краю силы найти, в разум вернуться. Повернул стволом к себе, вот так повернул. Поглядел – увидел. Не было там смерти. Он был, живой. На меня смотрел и смеялся. Ты, смеялся, весь мой. На ниточках ходишь, на ниточках пляшешь. А умрешь – совсем мой будешь. Хочу – сварю, хочу – изжарю. Ах, как Он смеялся! Не понял, брат? И вы не поняли, учитель? Почему?! Я же все объяснил! Нет? Тогда добавлю: не мой Он, чужой! Уйду от Него, не сегодня уйду, так завтра!

Чисоев-старший спрятал мобильник, взглянул с вопросом. Александр Петрович развел руками:

– Тут я не советчик. Но предпочитаю верить специалисту.

Шамиль кивнул:

– Лившиц – чудодей. Если говорит, что Виктория полет выдержит, значит, будем отправлять. Через час самолет, я распорядился.

Бывший классный руководитель на миг задумался:

– Но… Там же согласие мужа требуется!

– Хе! – Шамиль усмехнулся. – Еще вчера оформил. У нас с Артуром подписи всего на одну букву различаются. Взял грех на душу. Если бы так все проблемы решить! Погорячился я насчет психики, Сан Петрович! Кто же его знал, что у меня не брат, а сплошная психика? В кого пошел, балбес?

Что ответишь? Объясняться Артур не стал. Задал загадку – и к валуну удрал, экскаватор будить. Тот и рад, взревел, ковшом взмахнул…

– Если что, буду его ломать, – подвел итог Чисоев-старший. – Не хочу, чтобы другой пулю получил. Он, Сан Петрович, хитрый, не все патроны вынул. Проморгали, да? Семь патронов у «браунинга», а на ладони три штуки лежало. Оставшихся и на нас хватило бы, и на художника. Зря я вас сюда притащил…

– Не зря! Ты, Чисоев, не паникуй. Ясно?

Шамиль осекся, поджал губы:

– Ясно…

– Не помешаю? Или у вас тут секреты?

Валентин Иванович, на помине легок, обозначил свое присутствие запахом скверного табака. Плюхнулся на лавочку, закусил зубами новую «Приму»:

– Оконтурил, можно резать. Жаль, заказчик торопит. У вашего брата, Шамиль Рустамович, гости намечаются? Он здесь целый Луна-парк затеял…

Ответа художник не дождался, но ничуть не был смущен.

– А вообще-то, дожил. Только что сдал заказ – мебель под Четырнадцатого Луя. Чтобы, значит, не хуже, чем в Версале. Вы бы видели этого заказчика! Его бы даже на версальской конюшне пороть отказались… Или вдоль рожи бы высекли, по ошибке. Идол еще ладно, отвлекусь…

– Простите? – Александр Петрович моргнул. – Идол?!

– Бревно видели? Как наш псих вещал? «Наполнылася зэмля його идоламы…» Между прочим, Коля угадал. Я этой мерзости не батька и не заводчик, но за год уже третьего истукана ваяю. Странная, признаться, мода у наших богатеев.

– Истукан? – очнулся Чисоев-старший. – Какой истукан? Зачем истукан?

Вместо ответа художник извлек из бокового кармана штормовки лист бумаги, сложенный вчетверо. Развернул, отдал Шамилю. Тот взглянул, поднес ближе к глазам:

– «Согласно законам иерархии, в любом пантеоне имеется верховный бог, часто с функциями громовержца, которому подчиняются все остальные боги. В этом смысле аварский языческий пантеон весь типичен…» Не понимаю, объясните!

– Рисунок – первый сверху. Аварский верховный бог-громовержец Бечед. Идол найден в позапрошлом веке, сейчас хранится в Эрмитаже. Если, конечно, не продали какому-нибудь коллекционеру…

Бывший классный руководитель качнулся к рисунку. Идол ему не понравился. Больно суров. Больно… Крепкая, безжалостная ладонь стиснула сердце. На миг перехватило дыхание. Таблетки лежали в кармане. Ничего, справимся – не впервой. Александр Петрович отвернулся, боясь не совладать с лицом. Ладонь разжалась, отпустила добычу.

– Ха!

На большее депутата и чемпиона не хватило. Лист вернул, голову склонил.

Нахмурился:

– Может, это я спятил, а? Может, это мне жену спасать надо? Дочь спасать, дело спасать? А я в Бечеда-мечеда играюсь?! Кто мне объяснит?

Желающих не нашлось. Ответила птица, промелькнув молнией над головами. Крикнула, умчалась ввысь. Эхом донеслось знакомое:

– Тюрьма каменна, ой, высока,