– Но что это значит? Что нам было суждено сесть на эту лодку? И если бы мы этого не сделали, было бы хуже или лучше? Эта поездка как-то изменит наши жизни? И неужели она действительно подчинена таким случайностям?

Уиллем лишь пожимает плечами.

– Или это значит, что кузен Жака – неграмотный? – продолжаю я.

Он снова смеется. Звук его смеха такой же четкий и звучный, как колокольный звон, он наполняет меня радостью, и словно впервые в жизни я осознаю, что в этом и заключается задача смеха – возвещать о счастье.

– Никогда раньше времени не узнаешь, – говорит он.

– Очень информативно.

Смеясь, он окидывает меня долгим взглядом.

– Знаешь, я думаю, что, может, у тебя все же есть талант к путешествиям.

– Серьезно? Я думаю, нет. Сегодня какой-то неестественный день. Во время этого тура мне было ужасно. Поверь мне, я ни одной лодки не остановила. Даже такси. Да даже велосипеда.

– А раньше?

– Я не особо много путешествовала. А когда все же доводилось, это были такие поездки, в которых… не было места случайностям.

Уиллем вопросительно вскидывает бровь.

– Я побывала кое-где. Во Флориде – каталась на лыжах. А еще в Мексике. Но на самом деле это была не такая экзотика, как может показаться. Мы каждый год ездим на один и тот же курорт на юге Канкуна. Он построен в виде огромного храма майя, но единственное, благодаря чему можно заподозрить, что ты не в Америке, – это группа мариачи, поющая рождественские песни возле водных горок на искусственной речке. Мы всегда останавливаемся в одном и том же номере. Ходим на тот же самый пляж. Едим в одних и тех же ресторанах. Мы даже за ворота курортного комплекса почти не выходим, а если выходим, то всегда только на одну и ту же экскурсию на развалины. Меняется только год на календаре, а остальное все одинаково.

– Одинаковое, да другое, – говорит Уиллем.

– Скорее одинаковое-одинаковое.

– Когда поедешь в Канкун в следующий раз, можешь сбежать в настоящую Мексику, – предлагает он. – Испытаешь судьбу. И посмотришь, что будет.

– Может быть, – говорю я, воображая себе мамину реакцию, если я отважусь попроситься в короткое путешествие без надзора.

– Может, и я когда-нибудь отправлюсь в Мексику, – продолжает Уиллем. – Наткнусь там на тебя, и мы сбежим в лоно дикой природы.

– Думаешь, это произойдет? Мы просто так наткнемся друг на друга?

Уиллем вскидывает руки.

– Это будет очередная случайность. Серьезная.

– Значит, ты хочешь сказать, что я – случайность?

Его улыбка растягивается, как ириска.

– Однозначно.

Я провожу носком по асфальту. Вспоминаю свой пакетик с застежкой. На холодильнике разноцветные графики моей жизни, которые регулярно обновляются, наверное, лет с восьми. Аккуратно сложенные пачки документов, которые я подала в колледж. Все так упорядочено. Все распланировано. Я смотрю на Уиллема, который являет собой полную противоположность этому, всей моей жизни, которая сегодня тоже противоположна сама себе.

– Знаешь, наверное, это самое лестное, что мне когда-либо говорили, – я задумываюсь. – Хотя я не уверена, что именно это обо мне говорит.

– Это говорит, что тебе недостаточно льстили.

Я киваю и делаю взмах рукой, словно приглашая его.

Уиллем останавливается и смотрит, как будто сканируя меня глазами. У меня возникает такое же чувство, как некоторое время назад, в поезде – что он меня оценивает, но в этот раз не на предмет внешности, чтобы продать на черном рынке, а как-то глубже.

– Я не буду повторять, что ты симпатичная, потому что это тебе уже сказал тот пес. И не буду говорить, что с тобой весело, потому что с самых первых мгновений нашей встречи я все время смеюсь.

Эван часто говорил о том, насколько мы с ним «совпадаем», словно быть такой же, как он, – это наивысшая похвала. Симпатичная, и со мной весело – Уиллем мог бы уже и остановиться, так как и этого мне было достаточно.

Но он не останавливается:

– Я полагаю, что ты из тех людей, кто, найдя на улице банкноту, начнет размахивать ею в воздухе и искать потерявшего. Думаю, что ты плачешь над фильмами, даже если они не особо грустные, потому что у тебя мягкое сердце, хотя ты этого не показываешь. Думаю, что иногда ты отваживаешься сделать то, что тебя пугает, и это делает тебя смелее тех, кто прыгает на веревке с моста ради прилива адреналина.

Тут он останавливается. Я открываю рот, чтобы ответить, но не нахожу слов, да и в горле встал ком, и на миг меня вдруг охватывает страх, что я сейчас расплачусь.

Ведь я рассчитывала на пустячные, ничего не значащие, но броские комплименты: «У тебя милая улыбка. Красивые ноги. Ты сексуальна».

Но то, что он сказал… Я действительно однажды отдала охраннику торгового центра найденные сорок долларов. Я плакала над каждым фильмом о Борне. Но насчет последнего – не знаю, правда ли это. Но очень сильно надеюсь, что да.

– Надо идти, – говорю я, откашливаясь. – Если не хотим в Лувр опоздать. Отсюда далеко?

– Несколько километров. На велике было бы быстро.

– Что, остановить кого-нибудь? – шучу я.

– Нет, возьмем напрокат «Велиб», – Уиллем оглядывается по сторонам и подходит к стоянке с серыми велосипедами. – Ты когда-нибудь слышала о «Белом велосипеде»?

Я качаю головой, и Уиллем рассказывает, что в шестидесятых в Амстердаме какое-то время были белые велосипеды – они стояли всюду, и их можно было брать просто так. Захотел – сел, приехал, куда надо, и там оставил. Но из этой затеи ничего не вышло, потому что велосипедов было недостаточно, и их разворовали.

– А тут, в Париже, можно задаром взять велосипед на полчаса, но его обязательно надо вернуть, иначе с тебя возьмут деньги.

– О, я только недавно прочитала, что и у нас появилась подобная программа. Значит, это бесплатно?

– Нужна кредитка, чтобы сделать депозит.

У меня карточки нет – ну, только та, с родительским счетом. У Уиллема есть, но он не уверен, что на ней достаточно денег. Он прокатывает свою карту в терминале, замок на одном из велосипедов открывается, но при второй попытке карту отклоняют. Не сказать, чтобы меня это разочаровало. Ездить на велике по Парижу, особенно без шлема, кажется мне несколько самоубийственной затеей.

Но Уиллем свой велосипед на место не поставил. Он подводит его ко мне и поднимает сиденье. Потом смотрит на меня. И похлопывает по седлу.

– Погоди, ты что, хочешь, чтобы я ехала?

Он кивает.

– А ты что? Рядом побежишь?

– Нет. Ты будешь наездницей, – он вскидывает брови, я краснею. – На велике, – поясняет он.