Я не цинична. И лишь стараюсь определить для себя, что истинное, а что — нет. Например, я на сто процентов уверена, что люди, произносящие речи на Ассамблее, всего лишь многоликие двойники Чарли Маккарти, которые не верят в то, что слетает с их губ. Послушайте, я знаю парней, которые пишут эти речи. Генеральная Ассамблея, все равно что вечеринка в Голливуде, где все знают, что все лгут, но притворяются, что верят друг другу. Такова уж их доля. А вот что в чести у ооновских боссов и многих моих друзей, так это как следует поразвлечься в Нью-Йорке за те два-три года, на которые они попали в ООН, когда старшие официанты почтительно обращаются к ним «господин посол», а номерные знаки с буквами «DPL» позволяют парковать машину где угодно, не боясь штрафа и гнева полиции. Разве можно рассчитывать на подобное отношение в джунглях, где все такие же, как ты? Такого темпа жизни, наверное, нет нигде. ООН битком набита мартышками, спешащими сгрызть все орешки, выпить все бутылки, растратить все деньги, прежде чем их запакуют в ящик и отправят обратно в Зловонию, или как там еще называется их страна.

Работа мне нравилась, все у меня шло хорошо, особенно после того, как меня перевели к Иксу. Так он сам себя называл. Икс не писал речи для американского посла в ООН, но составлял так называемый политический меморандум, который затем использовал в своей работе речеписец. Через Икса осуществлялись контакты миссии со спецслужбами, а потому пришлось несколько месяцев ждать результата проверки на благонадежность, хотя я уже работала на Икса, пусть и неофициально, и получала за это деньги. Даже посол иногда называет его Иксом, в шутку, конечно. Я его помощник, то есть выполняю за него всю черную работу. Икс говорит, что я еще не в полной мере владею языком, но, по его разумению, им не владеет никто, моложе тридцати. Он полагает, что я умна, а потому выкладывает мне на стол ворох поступивших материалов со словами: «Выбери основное». Пять тысяч слов галиматьи, и он доверяет мне найти в них заслуживающие внимания. Я предлагаю ему три или четыре пункта, по строчке каждый. Икс хвалит меня: «Умница», — и гладит по головке, свинья. Я роюсь в этом дерьме, отсеиваю главное от второстепенного, а он диктует написанное мною секретарше и забирает себе всю славу. Разумеется, я недовольна тем, что его жалованье в три и две десятых раза больше моего. Да, это моя первая настоящая работа, да, он старше меня, да, ему надо кормить жену и двоих детей, но что я могу с собой поделать? А если наступит кризис, Вашингтон постоянно грозит сокращениями, он преспокойно даст мне коленом под зад. Но работа-то никуда не денется. Ему придется нанять другого помощника, опять начнется проверка на благонадежность, так что ему же лучше ничего не менять. В этом гарантия того, что с работы меня не выгонят.

Однажды я потратила целый день на просмотр очередной кучи дерьма лишь для того, чтобы услышать от него, что он забыл сказать мне об одном важном пункте его инструкций, а потому, извини уж, всю эту кучу придется переворошить вновь. Я отреагировала резкой репликой, и он спросил: «Почему вы так негодуете из-за того, что вы женщина»? На что я ответила: «Потому что не могу писать стоя». Я найду, что сказать ему насчет тех чувств, что я испытываю по поводу его жалованья, превосходящего мое в три и две десятых раза, и о многом другом, как только он предложит разделить с ним не только работу, но и постель. А он предложит, обязательно предложит.

А пока я исполняю функции пищеварительной системы Икса, должна признать, что сама работа мне нравится и все идет хорошо за исключением того, что вернулась бессонница, мучившая меня в Рэдклиффе. Я ложусь спать, а по прошествии часа, а иногда и десяти минут, просыпаюсь, разбитая, с налитыми кровью глазами. Я пыталась читать писателей, которых терпеть не могу, пыталась пить горячее какао, пыталась воспользоваться индийской системой, когда мышцы, по твоей команде, расслабляются одна за другой. Я начала носить темные очки, чтобы спрятать постоянно красные глаза.

На один уик-энд ко мне приехала моя подруга из Рэдклиффа, Бетси Торн. В два часа ночи, когда я все еще сидела на краешке кровати, клевала носом, но не решалась лечь, боясь, что не усну, она неожиданно проснулась. Встала, обошла кровати, села рядом.

— В чем дело, дорогая? — спросила она.

Я сказала ей, что такое для меня — обычное дело, и тянется уже не один месяц. Такое, мол, случалось и в Рэдклиффе, только сейчас все усугубилось.

— Да разве можно столько времени не спать? — воскликнула Бетси.

— Я не знаю, что и делать.

Бетси порылась в сумочке и достала флакон с красными таблетками. Я знала, что это за таблетки.

— Прими одну, — предложила Бетси. — Мне они помогают.

Я унесла ее в ванную, вроде бы для того, чтобы запить водой. На самом деле я собиралась спустить таблетку в унитаз, но притвориться, что выпила. Однако увидела свое лицо в зеркале, красные глаза, черные мешки под ними, подумала: «Какого черта», и проглотила таблетку.

Мы немного поговорили. Бетси заверила меня, что беспокоиться не о чем, если не пить спиртного перед тем, как принимаешь снотворное. Через двадцать минут я уже зевала, а уснув, спала до утра. Около полудня Бетси уехала, но оставила мне три или четыре красных таблетки.

И мне пришлось искать надежный источник лекарств. Доктор у нас был семейный, и я знала, что он моего начинания не одобрит. Я думала о том, чтобы обратиться к другому врачу и прямо ему сказать: «Пожалуйста, выпишите мне секонал», — но решила, что легче просто заплатить побольше. Скоро я принимала две таблетки перед сном, потом две перед сном и одну ночью, проснувшись через несколько часов. А поймав себя на том, что принимаю две таблетки ночью, поняла, что влипла в историю.

Как-то раз я приехала навестить родителей. Мама распаковывала наверху мою дорожную сумку, пока я болтала с отцом, и наткнулась на пузырек с таблетками снотворного. А потом улучила момент, когда отец ушел в другую комнату и рассказала, что одно время тоже принимала их. С таким видом, будто призналась мне, что в молодости занималась проституцией. Нам, конечно, трудно даже представить, что наши родители могли употреблять наркотики.

— Твой отец уехал на неделю на какой-то конгресс, — рассказала она. — А когда вернулся, повел себя не так, как бывало после долгой отлучки. Короче, оставался на своей половине, не притрагиваясь ко мне. Я все дольше и дольше не могла заснуть, не зная, что и думать. Доктор прописал мне секонал. Предупредив, что нельзя принимать больше одной таблетки за ночь. Но если я просыпалась через несколько часов и не могла снова уснуть, то глотала еще одну. Потом я уже не засыпала от одной таблетки, так что вечером стала принимать две сразу, третью, если просыпалась ночью, а четвертую — под утро, потому что не могла бодрствовать, лежа рядом с твоим спящим отцом. Так что вставала я с больной головой. Когда я пожаловалась доктору, он посоветовал принимать утром бензедрин, который едва не свел меня с ума. Я решила покончить с таблетками. Далось мне это с большим трудом. Твой отец очень мне помог. Случалось, что он укачивал меня в объятьях. Как выяснилось, его любовь и излечила меня. Таблетки воздействовали на следствие, а не на причину.