Короче говоря, этнические идентичности не просто развиваются изнутри: они создаются в мирах множественных этнических идентичностей. Они разделяются точно так же, как и объединяются; граница группы, помимо внутреннего сходства, предполагает также внешнее различие. И в этом этнические идентичности близки к национальным, которые также никогда не существуют сами по себе.

Национальность — лишь одна из многих «категориальных» идентичностей, которые приобрели центральное значение в современную эпоху. Им способствует крупный масштаб, но они не имеют четкой связи с каким-то определенным размером группы. Определяющая черта — выделение по сходству признаков члена, входящего в совокупность эквивалентных членов. Кланы и возрастные группы — это категориальные идентичности в отличие, скажем, от происхождения, потому что индивиды являются их членами напрямую, а не через посредство сетей отношений. Как мы видели выше, карты с их пестрыми лоскутками стран отражают категориальную идентификацию наций: они служат вместилищами для членов, которые схожи между собой, поскольку национальная идентичность является определяющей. Этот тип категориального осмысления наций оказывает большое влияние на социологов, которые считают единицей анализа национальные государства, как если бы каждое из них было более или менее целостным и четко ограниченным (см.: Tilly 19 84).

Таким образом, дискурс национализма имеет много общего с дискурсами расы, класса, гендера и другими призывами к сплоченности, основанными скорее на сходстве индивидов, а не на конкретных сетях отношений. Индивиды — это единицы, которые объединяются в категориальные идентичности. Задолго до современного национализма многие религиозные идентичности действовали таким же образом (Андерсон 2001). Так, человек мог стать христианином через обращение независимо от того, кем были его родственники, и считалось, что христиане образовывали группу — очень большую группу — благодаря своим общим убеждениям и практикам, а не благодаря какому-то особому родству или иным отношениям между ними. И хотя христиане вступали в такие отношения друг с другом, их было слишком много для того, чтобы подобные отношения могли стать исходной основой общей идентичности; каждый из них мог иметь непосредственные отношения только с небольшой частью целого. Христиане в различных местах отличались друг от друга, но — по крайней мере в принципе — не настолько, чтобы это имело теологическое значение. Средневековый католицизм был ближе к модели родства/этничности со своей включенностью в иерархию приходов и властей, которая считалась более значимой, и личным откровением, которому придавалось меньшее значение. Хотя их мобилизация осуществлялась на региональной/политической основе, крестовые походы способствовали развитию более категориальной идентичности среди христиан благодаря противостоянию «язычникам», «неверным» или мусульманам.

Феодальная Европа сочетала свою опору на родство и происхождение (не только у претендентов на трон и аристократические титулы, но и у будущих наследников земельных наделов среди простых крестьян) с иерархией встроенных категорий: подданных феодальных господ на различных уровнях — от менее крупных сеньоров и рыцарей до крестьян. Иерархия определялась занятием и социальными правами и обязанностями. Города были аномалиями в рамках этой концепции «феодального» целого, хотя их «свободные» жители во многом делились на профессиональные корпорации и статусные иерархии. В гильдиях и схожих организациях родство могло играть важную роль, но все более и более распространенной официальной структурой членства была категориальная: существовали свободные подмастерья и дающие им работу мастера.

Многие в современной Европе считали феодальную Европу наивысшим примером традиционного общества, недооценивая тем самым его внутреннюю динамику и степень, в которой общества, определяемые родством и происхождением (и вообще не имеющие письменности и государственности), вроде талленси, отличались от современных обществ[31].

По мере модернизации Европы все больше росла опора на категориальные идентичности. Миграция и постепенная интеграция областей в более крупные государства привели к появлению этнических объединений. Протестантизм выделял особую категорию индивидов — «верующих». Неслучайно таким категориям верующих оказалось несложно отколоться от более крупной целостности. Протестантская Реформация и религиозный плюрализм привели к появлению множества религиозных категорий. Возникновение классовой системы вместо иерархии определенных отношений с взаимными обязательствами создало одну из наиболее впечатляющих категориальных систем, в основе которой, по замечанию Маркса, лежали пролетариат и буржуазия, состоявшие из совокупностей взаимозаменяемых членов[32].

Хотя нации могут иметь идеологии общего происхождения и родства, они организуются прежде всего как категории индивидуальных членов, выделяемых на основе различных культурных признаков — общего языка, религии, обычаев, имен и т. д. Кроме того, нации обычно считаются индивидами — неделимыми в буквальном и едиными, развивающимися в ходе истории, подобно тому как обычные люди проживают свою жизнь, в метафорическом смысле. И все же они подвержены делению. Националисты обычно говорят, что индивиды не в состоянии осуществить свою личную свободу, если население «несвободно» в смысле политического самоопределения, и одновременно требуют, чтобы индивиды предполагаемой нации твердо придерживались некоего общего стандарта культуры и поведения.

С точки зрения современного Запада, индивиды существуют в себе и сами по себе: ни сети отношений, ни всеобъемлющая иерархия не являются основным источником идентичности (Дюмон 1997; Taylor 1990; Evens 1995). Эта современна я идея индивида как локуса неразложимой идентичности — по крайней мере потенциально самодостаточной, самостоятельной и саморазвивающейся — играет важную роль в национализме. Неслучайно современная идея нации возникает вместе с современными идеями «точечной самости» или индивида. Они созвучны друг другу. Когда Локк (Локк 1988), например, спрашивает, при каких условиях люди могут быть самостоятельными гражданами, он рассматривает природу ответственной личности вместе с возможностями распределения суверенной власти между гражданами. Лишение прав женщин и мужчин, не имеющих собственности, объясняется их зависимостью, неполной самостоятельностью. Вместо того чтобы составлять свое собственное мнение, полагает Локк, они будут находиться под влиянием других людей, от которых зависит их существование и, по сути, идентичность. Идея общей воли у Руссо (Руссо 1969а) предполагает социальное целое, наподобие нации, и в то же время воплощает его радикальную идею целостности и свободы — абсолютной неотчуждаемости — индивида. Общая воля в своей основе целостна — это не вопрос простого большинства голосов, но она также присутствует в каждом отдельном представителе целого. Хотя это казалось парадоксальным более поздним исследователям, Руссо схватывает нечто основополагающее для дискурса национализма, утверждая одновременно неделимость отдельной личности и всего сообщества и настаивая на возможности неопосредованных отношений между ними.