Там-то ее Андрей Артамонович и заметил: подошел, познакомился. Потом со Степановной договорился, чтобы Клава могла у нее иногда ночевать. А потом как-то незаметно Клава переместилась из старухиной комнаты в его. Прошло некоторое время, и выяснилось, что Клава беременна, и опять Андрей Артамонович всех удивил — сказал, что жениться не женится, но ребенка признает. Хотя какая, казалось бы, разница? Вот так на свет появился Павел Андреевич Матвеев.

Андрей Артамонович попросил соседку, чтобы она Клаве помогала, чем сможет, например, за ребенком посмотреть, пока та в магазин или еще куда пойдет. Та согласилась — хоть какой-то смысл в жизни появился. Ну, а Клава, привыкнув со временем к пьяной и разгульной жизни дома, и стала этим пользоваться — ведь все вокруг веселятся, а она целыми днями все с ребенком да с ребенком, тоскливым ей это показалось. Вечером Андрей Артамонович придет, так с ним тоже особой радости нет — он же ей в отцы годился. Попробовал он ей книги из библиотеки носить — хотел, чтобы она, пока дома сидит, к техникуму подготовилась, а ей это совсем неинтересно, да и наследственность начала сказываться.

Сначала Клава только днем к матери бегала, а запах спиртного старалась чесноком или луком заглушить. А потом осмелела и стала позже задерживаться, а порой и ночевать там оставалась. А мать ее еще и подзуживала: ты, мол, женщина свободная, незамужняя, сама себе хозяйка. Андрей Артамонович раз стерпел, что она домой не пришла, два, три, а на четвертый собрал ее вещички и к матери отнес: получай доченьку обратно. Вот так они вдвоем с Пашкой и оказались. Определил Матвеев сына в круглосуточные ведомственные ясли, потом в детский сад на пятидневку, а на выходные брал домой.

— А что же Клава? — в голосе Артиста звучал неподдельный интерес.

— А то, — Петька откашлялся. — Загуляла Клавка на пару с матерью. У них аж до драк доходило — мужика не могли поделить. Да и то сказать, Клавкина мать к тому времени уже сильно поношенная была, а Клавка — в самом соку.

— А Андрей Артамонович что же? Неужели ничего не предпринял? — недоумевал Чаров.

— А ему до этого дела не было, у него Пашка был весь свет в окошке. Он, как свободная минута, сына брал и уходил куда-нибудь. Малец-то рано говорить научился, как придет, так начинал рассказывать, что они в гости ходили, или в зоопарке были, или в цирке, или на карусели катались. Мать моя, царствие ей небесное, все удивлялась, что на такую чепуху можно деньги тратить. Телевизор купил, в кредит конечно, но все равно вещь в нашем доме совершенно невозможная. Книжки ему читал, сказки рассказывал, песни какие-то пел — сроду у нас в доме такой ерундой никто не занимался. А еще он тетрадку толстую купил и, почитай, каждый вечер что-то туда писал, уложит Пашку спать, а сам все пишет, пишет. А когда Пашка в школу пошел, в продленку, конечно, так он с ним уроки делал. Дошло до того, что он с ним в театр стал ходить. Оденутся, как на праздник, и идут. А чего туда ходить? Включи радио на кухне или телевизор — вот тебе и театр.

В голосе Артиста звучало искреннее недоверие:

— Необыкновенный человек, даже не верится, что такие бывают. Петя, а ты ничего не путаешь?

— Да вот те крест, — истово перекрестился Петька. — Они, как из театра приходили, так на таких специальных листочках, что оттуда приносили, всегда писали число и в папку складывали. Была у них папка такая толстенная, старая, наверное, потому как непонятно, чем обтянутая, и с металлической застежкой. Я ее, правда, в руках никогда не держал, но как-то раз, когда Андрей Артамонович и Пашка ее смотрели, рядом постоял и видел: там бумаги какие-то старые были и много фотографий. Андрей Артамонович все Пашке говорил: «Это теперь не только мое, но и твое прошлое, и твое будущее. Можешь потерять все, но это сохрани».

— Стоящий был мужик, — вступил в разговор Степан, — сильный, не только кулаками, но и духом. Стержень в нем был. Мы как-то раз собрались на кухне у Петьки посидеть, выпить, ну, отдохнуть, в общем. Только расположились, даже разлить не успели, как он из комнаты вышел и спокойно так нам говорит, мол, вы здесь пить не будете, в другое место идите. Петька на дыбы, я здесь такой же хозяин, как и вы. Надо сказать, что Андрея Артамоновича все только по имени-отчеству называли, даже пацаны. Язык не поворачивался его дядей Андреем назвать. Ну так вот, Петька гоношиться начал, а тот на него только посмотрел. Да так… Не знаю я, как это описать, но взгляд такой… В общем, поднялись мы и ушли, и больше у Петьки ни разу даже не пробовали собраться. Было, Петька?

Петр согласно закивал головой:

— Так и было. Пока Андрей Артамонович был жив, ни разу не собирались, потом уж стали.

— А отчего он умер-то? Вы же говорили, что здоровый мужчина был? — поинтересовался Чаров.

— Врачи говорили физема какая-то, черт ее разберет. Только вечером он спать лег, а утром не проснулся. Мы крик Пашкин услышали: «Папа, папочка, проснись, папа», зашли, а он уже холодный. Пашка ревет, отца тормошит, все никак поверить не может, что того не стало.

Артист сам открыл вторую бутылку «Степного» и плеснул в стаканы:

— Помянем раба Божьего Андрея, пусть земля ему будет пухом. Человек он был странный и во многом непонятный, но сына любил, и за это ему все грехи зачтутся. Если, конечно, были, — все молча выпили. — А дальше-то что было?

— Что было, что было… А то, что кончилась Пашкина счастливая жизнь. Клавка, когда пришла, уже полупьяная была, так она только плюнула на пол и говорит: «Что, сдох, наконец, праведничек?». Пашка-то было к ней кинулся, а как услышал такое, так сник, стоит, как пришибленный, а она командует, переносите, мол, все ко мне, я теперь всему этому хозяйка. И про папку вспомнила, где, говорит, папочка заветная, с которой этот придурок носился, сама ее сожгу, собственными руками. Пашка, как про папку услышал, схватил ее и к себе прижал. Клавка к нему сунулась, а он только посмотрел на нее, ну точь-в-точь Андрей Артамонович, и одно слово сказал: «Убью!».

— Батюшки-светы, — всплеснул руками Чаров.

— Всего девять лет пацаненку было, но так сказал, что мы все поверили, действительно убьет. Клавка в крик — матвеевское отродье, а Пашка из комнаты выскочил и к Степановне забежал. Нам в коридоре слышно было — там уж разрыдался, а она его утешала. Да и то, она его с детства знала, любила. Он ей папку и оставил на сохранение, до лучших времен, так сказать. Потом уже я видел, как он ее у соседки забрал и к Лидке отнес.

Видно было, что Петька от этого рассказа окончательно выдохся, и для поправки здоровья ему требовалось налить.

Честная компания разлила остатки вина и, выпив за все сразу, призадумалась, где взять еще. Как я и предполагала, двух бутылок на четырех человек оказалось мало, пять рублей мелочью я Чарову дала, остальное предстояло наскрести хозяевам.

Пока они занимались сложными математическими вычислениями, я думала о Матвее. Теперь, узнав даже небольшую часть его истории, я поняла, в каком горниле выковывался этот характер. Кем же мог быть его отец? Личность, безусловно, незаурядная — и слесарь в железнодорожном депо…