увидел родные причерноморские горы, степи. Попытка отбить выкуп обычна у черкесов. Две стороны договариваются, третья, посторонняя, нападает после передачи. Те, кто должен платить, клянутся на Коране, что все выполнили, и требуют выполнения договора.

Появление черкесов здесь для нас не неожиданность.

Мы похожи. Они за сотни лет заслужили репутацию отважных, умелых и преданных за деньги воинов.

Богатые восточные эмиры нанимали их для личной охраны и выполнения особо трудных поручений. Бывало, воевали на одной стороне с казаками. Здесь другой случай.

Может, кто-то из турецких начальников имел зуб на нашего баши, а может, прослышав о выкупе, черкесы сами решили подзаработать, тогда вчерашним они не удовлетворятся. Сегодня будут ждать наших, а потом все здесь осмотрят, наверняка найдут тропку, хоть и не любят лазить по зарослям держи-дерева, и эту щель найдут. Пятьдесят золотых – деньги немалые. Все перевернут. Как я вчера ни путал следы, но пока беспамятного поручика тащил, немало клочков на колючках оставил.

Один я бы ушел через турецкие позиции к другому проходу. С целым поручиком это было бы трудно, а с попятнанным…

Есть один путь, даже не путь, а так, тропинка – опередить горцев.

Трескотня выстрелов прервала тягучие мысли, снимая наваждение. Прислушался, хмурясь. Загомонили турецкие часовые, перекликаясь. Засвистел офицерский свисток. Еще несколько раз вспыхивали отчаянные волны выстрелов. Звуки боя, искаженные эхом, не позволяли понять картину боя, оставалось только догадываться. Черкесы ждали вылазки, но наши, видно, к этому были готовы. Никифоров выделил на подмогу донцов.

Похоже, не сшибли черкесов. Кто мог помочь, остался под выстрелами или отошел. А может, хлопцы и не случайно устроили такой кавардак, давая понять, что не смогут забрать и нет возможности подойти близко к схрону.

Понял, что домой хода нет. Но и нам не отсидеться. Тишина ночи вернулась не скоро, хотя нам это на руку. Успокаивались часовые. Скрипела изредка арба большими колесами, да покрикивал на быков на болгарском погонщик, заставляя шевелиться и передвигаться вислоухую неповоротливую скотину. Сверху две тени неторопливо носили черные кули к арбе. Трупы забирают. Ислам требует хоронить погибших мусульман в день гибели.

Тени носильщиков изредка ругались по-болгарски.

План созрел моментально. Ящерицей заскользил в темноту…

Я почувствовал, что нет рядом казака. Хотел глаза открыть, да сил не было.

Микола забрал меня в ад. Унес вихрем. Нещадно трясло. Значит, не обманывали дьяконы. Жарят черти на сковородках грешников. Еще как жарят. Я вон как пляшу и горю. Запах крови, требухи, пороха преследовал во время падения, и сейчас заполнял он все легкие густым смрадом. Спина горела огнем, видно, еще и за крюк подвесили. Открыл очи и сразу прикрыл. Укутан в башлык по глаза, а прямо в узкую щель смотрит на меня открытый глаз мертвяка. Равнодушно и безразлично. Навалился. Давит. Не продохнуть.

За что ты так со мной, Микола? Где грешен? В чем вина?

– Микола… – мычал я, – Микола…

Звук тонул, теряясь в тяжелых складках материи.

Тонул и я.

6. Пароль Тодор

– А большие здесь водятся? – кричит младший брат. Гимназист он еще, и уши торчком и нос заострен. Формируется подросток в юношу. – Вань! Ваня! Ну чего ты молчишь? Большие рыбы здесь водятся?

Думал, на пруду мы с братом в камышах стоим, рыбу ловим. Ан нет.

Темнота стала проясняться, сереть, наполняться линиями и углами, и наконец у картины появилась четкость: парадная лестница – мраморные ступени укрыты красным ковром; огромное зеркало в тяжелом бронзовом окладе; вышколенный Прохор – не слуга, а князь – кивает и усмехается. На пальцах перстни, на шее заколка с крупным камнем. Отблеск света от камня резанул по глазам, погрузил в темноту.

Картинки закружились, невидимая колода захрустела, тасуя карты, перемешивая.

– Скидывайте карты!

– Делайте ставки, господа!

– Да не томите вы меня!

– Время пришло!

– Банкуете, поручик, или как?!

– Ах, оставьте, – тут же отозвался незнакомый женский голос. – Бедный мой мальчик, как устал! Посмотрите на него, господа. Ваня, Ванечка! – голос глубокий, волнующий, зовущий, – слышишь меня? Я за тобой пришла, Ваня.

Прекрасная белокурая головка склонилась надо мной. Нежная ручка гладит мои волосы в мрачной пещере. Факел трещит у нее за спиной, я, сколько ни стараюсь, не могу рассмотреть лицо девушки. Вдруг свет смещается, тени играют. Наконец увижу любезный лик. Что это? Темное лицо с тонким с горбинкой носом. Усы, острая бородка, редкие зубы и глаза! Темно-карие, застывшие, мертвые. Чесночный запах. А где девушка с прекрасным голосом? Куда делась?

Крюк с размаху с новой силой впивается в спину. Кожа трещит. Спину заливает горячим. Металл медленно проникает вглубь меня. Нанизывает, как червяка. Как больно!

– Сейчас большая клюнет! – говорит младший брат. Мы стоим на берегу, видя под соломенной шляпой обгоревший нос, плюю на червяка и тут же лечу вверх. Цепь выбирают, и она грохочет. Механизм скрипит. Брат удивленно поднимает голову вверх, придерживая золотистую шляпу. Явственно пахнет соломой.

Цепь с крюком поднимает меня вверх. Пруд, брат, земля крутятся юлой быстрой, уменьшаются в размерах и исчезают. Раскаленная сковорода остается внизу, и сразу ледяной холод сковывает тело. В грязном окровавленном исподнем болтаюсь на пронизывающем ветру. Почему в белье? Таким предстал перед Господом или перед… дьяволом? Я же жил праведно: молитвы читал, в церковь ходил, никого не обижал, грехов не творил? Или только казалось мне?

Бородатые мужики в высоких бараньих шапках сноровисто и бесцеремонно вытряхивают меня из одежды, чего-то шепчут на чужом гортанном языке. Тыкают грязными пальцами. Больно. Жестко. Взгляды такие же, ничего хорошего не предвещают. Пальцы, как пули. Ковыряют и ковыряют меня.

Микола в одних подштанниках с крестом на тонком кожаном шнурке смотрит недоверчиво. Я дрожу как осиновый лист, что-то вспоминая. Взгляд цепляется за казачий крестик. Крест – как маяк для моряка.

Молюсь:

– Прости, Господи. Прости, Матерь Всезаступница.

Матерь Божья шепчет знакомым голосом Николая Ивановича:

– Тихо, Ваня, молчи. Не время сейчас говорить. Молчи.

А я молчу. Что есть сил, но так хочется кричать. Картинки кружат, меняются. И я отчетливо вижу манеж юнкерского училища.

Подо мной не лошадь, а здоровенное рогатое черное животное. То рычит, то мычит, то ребенком плачет – из ноздрей струи огненные. Кружится, меня пытается свалить, выбить из седла. Под тонкой кожей чувствую канаты мышц. Зверь очень свиреп и дьявольски силен.

– Юнкер Суздалев! Отставить! Как собака на заборе сидишь! Спину держи! Ровней. Рысью, марш! Давай!

Зверь подо мной дергается, набирает скорость. Земля под ногами дрожит.

И в спину ножом – раз, раз! Больно-то как! За