В годовщину смерти мужа Вирджиния после долгого перерыва испекла ячменные лепешки. В Клонтарф приехали сыновья, а в доме было хоть шаром покати. Мальчики ели лепешки и улыба­лись, довольные тем, что мать наконец пришла в себя. Вирджи­нию удивило, как легко она вернулась к роли гостеприимной хо­зяйки. Во всяком случае, внешне.

Иногда она думала о том, как бы вел себя Билл, если бы умерла она, а не он? Стал бы он вот так оплакивать ее, целиком отдав­шись горю и потеряв интерес к окружающему? Восемь месяцев назад родилась их первая внучка Элисон. Старший сын Вирджи­нии Доминик и его жена Салли буквально тряслись над девоч­кой. Вирджиния стала ее крестной и сумела во время обряда не проронить ни слезинки, хотя была готова заплакать, думая о том, как бы она была счастлива, если бы Билл был рядом.

– Мама, он с тобой, – сказал чувствительный Лоренс. – Па­па по-прежнему здесь и следит за тобой сверху.

Но его с ней не было. И это было тяжелее всего. Вирджиния не стала говорить Лоренсу, что его утешения ни к чему, – он все равно не понял бы. Она ходила в церковь всю жизнь, временами делала это и сейчас, но утратила веру в загробную жизнь. Билла не было нигде. Он оставался только в ее памяти. Она не чувство­вала его присутствия ни в доме, ни в церкви. Он исчез. Все было кончено. И от этого ее боль становилась еще сильнее.

Вот почему шесть месяцев назад она продала дом в пригороде Дублина и сменила тихую Пир-авеню на просторный старый дом в графстве Керри. Мальчики сначала огорчились. Лоренс считал, что ей не следует уезжать. Но Вирджиния сказала им, что хочет начать новую жизнь там, откуда они с отцом уехали много лет на­зад и куда всегда мечтали вернуться.

Они оба были детьми фермеров, выросли в графстве Керри, которое было тогда глухой провинцией, и познакомились на тан­цах, устроенных местной общиной. Когда Вирджиния увидела Килнагошелл-хаус в Редлайоне, который тоже относился к Кер­ри, но был расположен в совсем другой части графства, ее решение созрело. В мае, через четырнадцать месяцев после ужасного со­бытия, сделавшего ее вдовой, Вирджиния собрала вещи и пересе­лилась в маленький поселок, где она никого не знала и надея­лась, что ее тоже никто не знает.

Бывший пансион был сильно перестроен, но кое-что от прош­лого в нем осталось. Конечно, раковины в спальнях для гостей не придавали дому уюта, но Вирджиния пока не делала ничего, что­бы превратить его в достойное жилище для одинокой старой дамы. Переезд слишком утомил ее. У нее не было сил даже на то, чтобы снять номера с дверей спален. «У меня будет для этого время. Весь остаток жизни», – грустно думала она.

Мальчики постепенно привыкали к ее отъезду. Вирджинии казалось, что они ощущают облегчение. Они чувствовали свою вину за то, что дела привязывают их к Лондону (где жили Доми­ник и Салли) и к Дублину, в то время как мать горюет в пригоро­де, одна в пустом доме. Она знала, что Джейми и Лоренс догово­рились по очереди посещать ее раз в два дня, а в остальное время звонить и убеждаться, что она не отравилась снотворным. Те­перь, когда она оказалась в сотнях миль от Дублина, эти обяза­тельные визиты можно было прекратить, что полностью устраивало всех.

Во время переезда она собиралась избавиться от вещей Билла, но поняла, что не может расстаться с его одеждой. И с клюшками для гольфа, которые доставляли ему такую радость.

Сейчас она вертела в руках клюшку Билла и пыталась вспомнить, как следует ее держать. Билл говорил, что все зависит от правильности хватки. Но не поздно ли учиться гольфу в пятьде­сят восемь лет? Впрочем, Билл обрадовался бы этому. А вдруг он действительно видит ее и лукаво улыбается, следя за тем, как профессионально она держит его клюшки?..

Вирджиния вернулась в дом, взглянула в зеркало в прихожей и тяжело вздохнула. Она знала, что ничем не напоминает прежнюю высокую, красивую, безукоризненно одетую Вирджинию Кон-нелл. Та Вирджиния осталась в прошлом. Нынешняя Вирджиния была мрачной, печальной, с глубокими тенями под карими глазами. На ее тонком лице застыла боль. Она больше не укладывала свои пышные серебристые волосы элегантными волнами, а про­сто связывала их в тугой узел на затылке. Но этому следовало положить конец. Если Билл и в самом деле видит ее, она должна была выглядеть нормальным человеком, а не привидением.

Вирджиния надела прогулочные туфли и старую непромокае­мую куртку, которая всегда напоминала ей об Оскаре, чудесном светло-коричневом спаниеле с бархатными ушками и меланхо­лическим выражением мордочки. Пока песик был жив, Вирджи­ния ежедневно выводила его на прогулку в половине восьмого утра, и когда шел дождь, она неизменно надевала эту куртку…

– Мама, заведи себе другого песика, – советовал ей Лоренс. – У вас с папой всегда были собаки. Она тебе просто необходима. Ей-богу, тебе будет веселее.

Но Вирджиния и не помышляла об этом. О собаке нужно было заботиться, а она боялась с^ова брать на себя ответственность за живое существо. Вирджиния и так находилась в вечном страхе за мальчиков, Салли и малышку Эдисон. На воротник поношенной вельветовой куртки упала слеза. Вирджиния сердито вытерла гла­за. Нет, она не будет плакать. Ни за что. Она пойдет гулять и по­старается не вспоминать Оскара.

Вирджиния быстро шла по буковой аллее, любуясь роскошной красно-коричневой листвой. Она знала, что через месяц все из­менится, вороха листьев будут лежать под ногами, а на фоне хол­мов будут видны лишь голые заиндевевшие» ветки. Но сейчас зре­лище было величественное.

Выйдя на шоссе, она решительно зашагала к Редлайону. От ее дома до деревни было около полутора километров, и Вирджиния решила, что будет ходить туда и обратно каждый день. Хотя бы для того, чтобы купить газету. Иначе она совсем одичает.

Ей нравился Редлайон – было в нем что-то первозданное. Из­вилистая главная улица выглядела почти так же, как пятьдесят лет назад: аккуратные домики по обе ее стороны чередовались с пивными и магазинчиками. Пивных тут было целых три – мно­говато для такой деревни. Вирджиния по собственному опыту знала, как умиляет туристов обилие пабов или пивных в ирланд­ских городках. Она помнила, как это изумляло друга Билла, при­ехавшего из Лондона. Они возили гостя в Килкенни, и тот не ус­тавал поражаться тому, что даже в самой крошечной деревушке, состоявшей из нескольких лачуг, неизменно было не меньше двух пивных.

– Как они не прогорают? – недоуменно спрашивал он у Билла. Билл раскатисто смеялся и говорил другу, что в Ирландии обычные правила не действуют.

– В каждой пивной собирается своя публика, – объяснял он. – В одну ходят старые фермеры, потому что она осталась такой же, какой была в дни их юности, а в другую – молодежь, потому что там играет музыка и можно поужинать. В некоторых старых пивных продают только выпивку и сигареты. Если старики слышат музыку и видят молодых женщин в коротких юбках, они тут же уходят в другое место.

«Мадиган» полностью соответствовал описанию, которое дал Билл старой пивной. Красно-белые буквы над входом и висев­шая снаружи эмблема «Гиннесса» были именно такими, как в детстве Вирджинии. Во время прогулок она часто видела возле пивной мужчин в грубых ботинках, поношенной рабочей одежде и кепках. Эти люди забегали сюда в короткий перерыв, чтобы вы­пить кружку портера и поболтать. Ее отец тоже был фермером, любил в обед хлебнуть пивка, и Вирджиния была уверена, что в «Мадигане» ему понравилось бы.