«Чего я хотела-то?» — сосредоточенно размышляет Елизавета, разглядывая себя в зеркале. Так и не найдя ответа, она открывает дверцу стенки и внимательно смотрит на содержимое шкафа, невынимаемое годами. «Вспомнила! — Елизавета легко хлопает себя по лбу. — Тряпки надо достать, завтра стены штукатурить будут в кабинете. Опять грязищу разведут».

Перед нею пестрели какие-то пакеты, некомплектное постельное белье, специально оставленное «на тряпки», коробки с обувью. На всякий случай Елизавета приподнимает крышку одной из них и заглядывает вовнутрь.

— Все равно носить не буду, — бормочет она себе под нос и рывком вытаскивает коробку. Внимательно осмотрев похороненные в ней туфли, Елизавета сваливает коробку в угол, где копится мусор в ожидании полной ликвидации.

— Господи, сколько же барахла накопилось! — продолжает она начатую ревизию. — Все повыкидываю после ремонта, все равно не пригодится! — разговаривает Елизавета сама с собой, ощупывая спрессованные вещи.

Встав на цыпочки, она пытается дотянуться до самой верхней полки, где аккуратно уложены свертки с тряпками, переданные мамой для «технических нужд» во время ремонта. Часть из них — из «бабушкиного сундука». Елизавета это знает точно, потому что в прошлый свой приезд сама маму об этом просила. Оставь, мол, когда сундук разбирать будешь…

Сразу достать хотя бы один из свертков не получается: Елизавета плюхается на пятки, а потом все-таки вытаскивает из утрамбованной кучи первый попавшийся под руку пакет. В нетерпении она разрывает его и обнаруживает разномастное белье. Надо бы отвезти на дачу, думает Елизавета и пытается засунуть пакет обратно. В результате чего с верхней полки падает соскользнувший от неверных движений сверток и больно ударяет по плечу.

— Прилетела! — доносится до нее в этот момент возглас мужа. — Лапуля, опять сорока прилетела. Может, ей выкинуть что-нибудь?

Елизавета, забыв про приметы, потирает ушибленное плечо и отрешенно рассматривает упавший на пол сверток.

— Иду, иду! — кричит она мужу, думая, что тот приглашает ее пить чай. — Сейчас!

Но вместо этого присаживается на корточки, завороженно глядя на лежащий на полу пакет. Знакомая бумага. Оберточная, пожелтевшая от времени. Местами протершаяся под грубой бечевкой.

Елизавета ловко развязывает узел и пытается развернуть сверток. Он несколько раз переворачивается вслед за движением бечевы и, словно нехотя, приоткрывает свое пахнущее нафталином содержимое. Чувствуя странное томление, Елизавета раскрывает сверток до конца и замирает: там белоснежный тюль. На внутренней стороне оберточной бумаги каллиграфический бабушкин почерк:

«15 июня 1983 года. Отрезано 1,5 метра. Обновить шторы в кухне. Остаток — 11 метров».

«8 декабря 1983 года. Отрезано 3 метра. В зал Ляле. Остаток — 8 метров».

«15 июня 1989 года. 8 метров. Отдать Лизаньке».

Сейчас — 2012-й.

Стоящая на коленях Елизавета прижимает к груди пропитанный запахом бабушкиного сундука сверток и плачет навзрыд от навалившихся воспоминаний: бабушка в синем пальто, вокруг шеи — зеленый в белый горох шарфик…

— Что?! Что случилось?! — бросается к ней перепуганный муж и опускается рядом на колени.

— Вот тебе и сорока! — улыбается сквозь слезы Елизавета, и голос ее рвется почти на каждом слове. — Говорила же — к вестям.

Супруг, ничего не понимая, смотрит на протянутый сверток.

— Сорока! — всхлипывая, произносит она и дрожащими губами шепчет: — Вот он, бабушкин подарок. Хочешь — верь, хочешь — не верь.

Ее и бабушкой-то было невозможно назвать. Поражало, что в свои шестьдесят «с хвостом» она красилась. Да не слегка, а основательно: глаза — в сурьме, веки — в перламутре, на скулах — не по годам яркий румянец, и губы цветут неряшливой фуксией. И не потому, что помада наложена неаккуратно, а потому, что дешевенькая та помада, «копеечная», купленная на первом попавшемся рыночном развале.

— Алла Викториновна, а какой у вас любимый цвет?

— Сиреневый, — довольно отвечает Алла Викториновна, будто кому-то это и вправду интересно.

— А чего же на вас зеленое надето?

— Так сиреневую блузку я же сегодня утром утюгом прожгла!

— Да ну?! — дивятся коллеги удивительной способности Аллы Викториновны все время попадать в какие-то форс-мажорные обстоятельства. — Вот уж не повезло, так не повезло!

— Не повезло! — соглашается Алла Викториновна и заявляется на следующий день на работу в целой и невредимой сиреневой блузке.

Коллеги открывают рты, а потом возмущаются:

— Объяснитесь, Алла Викториновна! Как же так?! Вы ж эту блузку вчера утюгом прожгли.

— Так я же не эту прожгла, — оправдывается Алла Викториновна.

— Да как же не эту?! — изумляется народ.

— Да не эту, вам говорю. У меня же две сиреневые блузки!

— Две?! — морщат лоб коллеги и что-то не припоминают…

— Две, — уверенно подтверждает Алла Викториновна и для пущей убедительности поясняет: — Две совершенно одинаковые. Я вообще часто по две покупаю, потому что…

Коллеги не дают договорить и обрывают Аллу Викториновну:

— Потому что вы врете.

— Я вру?! — таращит глаза Алла Викториновна.

— Вы! — рвутся в бой коллеги.

— Не хотите — не верьте! — уходит от дальнейшего спора Алла Викториновна и застывает над своими пробирками: вот уже несколько десятилетий она преподает биохимию в фармацевтическом колледже провинциального города.

Известно, что Алла Викториновна, в отличие от своих сверстниц, не рвется на заслуженный отдых. Поэтому на работе она пропадает круглосуточно, к вящему неудовольствию ближайших родственников.

— Мама, — ругается старшая дочь, — ну сколько можно работать?! Сорвешься! Сиди уже дома, нянчись с внучкой.

— Мама! — вторит ей сестра. — Ты ведь уже бабушка. А внучка тебя не видит. Ты все время с чужими детьми.

— Какие же это дети?! — оправдывается Алла Викториновна. — Это не дети. Это взрослые люди.

— Тем более! — негодует младшая дочь. — Ты тратишь время и расходуешь свои силы на взрослых абсолютно посторонних людей.

— Это не посторонние люди! — сопротивляется Алла Викториновна. — Это мои студенты.

— Мама! — в один голос кричат сестры. — У тебя вечно студенты. И у тебя вечно на нас нет времени. А потом ты обижаешься!

— Ничего я не обижаюсь, — все-таки обижается Алла Викториновна и застывает в трагическом недоумении над кастрюлей с борщом. — А где борщ? Это что, все?

— А что ты хотела?! Ты бы еще под утро домой пришла. Хорошо устроилась. Целый день — студенты! Целый день — программы. Целый день — компьютер. Лишь бы домой не идти. Внучка скоро узнавать тебя перестанет.