Женщина издала несколько звуков и кивнула, потом вышла на кухню и принесла оттуда котелок с остатками каши; глядя на них, она затрясла головой, произнесла несколько непонятных слов и указала на альков.

– Вы хотите сказать, что он не ел каши, и вы не понимаете, что случилось? – спросил я.

Она кивнула, выразительно посмотрела на судью Мунка и с высоко поднятой головой выплыла из дома. Мы видели, как она скрылась у себя, забрав с собой котелок с кашей. И хлопнула дверью так, что затрясся весь дом.

– Мадам не любит, когда ее будят днем, она спит весь день и часть ночи, потом варит большой котел каши, ставит его на ручную тележку и развозит по городу тем, кто заказал ей этот завтрак. Юстесен был одним из ее клиентов. Она раздает кашу в небольших котелках, которые вешаются над очагом, чтобы каша не остыла. Остаток каши она забирает, разогревает ее на базаре и продает приезжим, кто нуждается в горячей пище, чтобы согреться. Утром у нас бывает холодно. Когда каша кончается, она тем же путем возвращается к себе, собирая по дороге оставленные котелки, теперь уже пустые, моет их и ложится спать.

– Мадам Ранняя Пташка?.. – пробормотал я. – Может, она видела что-нибудь подозрительное?

– Да, у нее такое прозвище.

Я кивнул, не отрывая глаз от стакана.

– Думаю, надо показать эту бутылку дистиллятору Крамеру и попросить его исследовать ее содержимое.

– Прекрасная мысль! – воскликнул судья Мунк, хотя и без большого энтузиазма.

В комнате воцарилось молчание. Судья ждал, что я скажу еще. Но мне больше нечего было сказать.

– Как вы думаете, кому понадобилось отравить Юстесена? – спросил судья Мунк наконец.

– Кто-нибудь знал, что он богат? – ответил я вопросом на вопрос.

Судья развел руками:

– Этого я знать не могу, думаю, что никто даже не догадывался об этом. После последнего пожара Юстесен остался бедным, как церковная крыса, впрочем, как и многие в нашем городе. Эти люди и сейчас бедные. По поведению Юстесена нельзя было предположить, что у него на дне сундука спрятано целое состояние. – Судья Мунк медленно покачал головой и заглянул в сундук, как будто еще не до конца поверил, что там было что-то спрятано.

– Может, кто-нибудь узнал о деньгах и хотел их украсть? – предположил я.

Судья Мунк был расстроен, он, похоже, потерял всякую веру в мои дедуктивные способности и с саркастической гримасой взмахнул рукой:

– Тогда почему же их не украли?

– Не нашли. – Нелегко рыть собственную могилу.

Послышался презрительный смех.

– Вы считаете, что они были так надежно спрятаны?

Я пожал плечами и взял лоскут кожи, валявшийся на перине.

– Что это? – спросил я.

Судья без всякого интереса взглянул на кожу.

– Не знаю. Может, ее собирались пришить к сапогам. Или хотели связывать ею волосы на затылке.

Я кивнул, это было вполне вероятно.

– Что еще молодой человек может сказать о том, что мы здесь увидели? – Судья Мунк встал с презрительным видом. Я понурился. Было ясно, что я недостойный представитель профессора Томаса Буберга и сам это понимаю. Так ясно, что я вдруг испугался, будто судья видит меня насквозь.

– Ничего, – сказал я, понимая, что мои сегодняшние достижения не смогут остановить злорадные рассказы о профессоре. Судья же, напротив, подбросил жару в свой костер.

– Так-так! – Он подошел ко мне и дружески хлопнул по плечу. – Далеко не все можно изучить в университете, – добродушно сказал он. – Здравый разум человек получает с молоком матери, а уж если он этот разум получил, никто не сможет отобрать его у него.

Очевидно, он считал, что городской судья Фредрикстада относится именно к таким людям.

– Ну, а если у человека нет разума, то ему и взять его негде, – прибавил он, словно хотел сказать, что моя совесть должна быть спокойна. Потом он потащил меня к двери. – А теперь нам остается только позволить, чтобы Халвор Юстесен был тихо и мирно погребен вместе с той болезнью, которая, по-видимому, и лишила его жизни. – Он хлопнул себя по животу. – Человек не должен мучить себя голодом, в конце концов надо разрешить себе немного поесть и выпить кружечку пива. Что вы на это скажете, молодой человек?

Когда мы шли по городу, держа путь к харчевне мадам Колбьёрнсен, поднялся сильный ветер. Небо затянули низкие черные тучи, готовые вот-вот разразиться дождем. В такую погоду город с чернеющими то тут, то там пожарищами был непригляден, торговля на базарной площади замерла, народу там почти не было. Одна крестьянка уже складывала свой товар на ручную тележку, чтобы вернуться домой. Другая торговка уныло смотрела на площадь. Собака, виляя хвостом, лаяла на двух крыс, возившихся в горе отходов, словно ждала, что они начнут с ней играть.

Судья Мунк показал на недавно построенный дом и с плохо скрываемой гордостью сказал, что этот дом принадлежит ему – старый сгорел во время пожара. Он захватил с собой бутылку с бренневином, и мы, остановившись у аптеки, поинтересовались у аптекаря Крамера, не из его ли аппарата вышло содержимое этой бутылки. Крамер ответил отрицательно, но ради нас согласился его исследовать. Судье это предложение понравилось, и, раз уж мы находились в доме аптекаря, он пожелал снять пробу с продукта, выходящего из его аппарата. Я зашел с Крамером в заднее помещение и смотрел, как хозяин наливает судье бренневин из большой стеклянной бутыли.

– У городского судьи eine meinung, dass свежее товар, тем он лучше, – сказал Крамер и засмеялся.

Он уже хотел вернуться к судье, но я задержал его:

– Скажите, вчера днем или вечером оставался ли кто-нибудь из посторонних один в вашей аптеке? Я имею в виду кто-нибудь из моей группы.

– Да, – ответил Крамер. – Natürlich, fräulin Sara спала hier. – Он показал на дверь, ведущую в еще одно заднее помещение. И объяснил, что обычно там спит его помощник, но его отправили ночевать с работниками, пока у аптекаря гостит фрейлейн.

– А кто-нибудь, кроме нее? – спросил я.

Аптекарь твердо ответил, что никого другого здесь не было. Обычно, когда аптека открыта, здесь бывает он сам, его жена или помощник.

– Разве фрейлейн Сара не собиралась погостить некоторое время у вас и вашей жены?

Крамер удивленно уставился на меня:

– Нет, конечно, как можно, ведь ее жених и все остальные поехали дальше.

– Ах да… разумеется. – Я смутился и вернулся в переднюю комнату, где городской судья, сделав первый глоток, начал безудержно расхваливать напиток. Я посмотрел на чудовище, висевшее под потолком. Мне было трудно привыкнуть к нему и к его зубам.

Ее жених! Этим женихом не мог быть никто, кроме юнкера Стига, подумал я, тем не менее сконфуженный этим известием. Действительно, юнкер был необычайно внимателен к фрейлейн Саре, но… Но мне почему-то не приходило в голову, что они могут быть помолвлены. Дворянин и дочь богатого купца? А что тут такого? Подобные браки случались и раньше, особенно если дворянский род прозябал в бедности, а бюргеры жаждали получить титул.