убегают в парк, к самым густым деревьям. Обычно они залезают на вертушку в дальнем уголке парка, которая появилась там еще до их рождения, и делятся друг с другом секретами. В конце концов им все равно становится скучно – что за радость сидеть и слушать стрекот цикад и шум редких машин, проезжающих по соседнему шоссе по одной раз в сто лет. Но там они, по крайней мере, скучают вдвоем. Сейчас Лаура то и дело посматривает то на часы, то на детскую площадку, но не забывает о входной двери, готовая броситься к ней, если вдруг позвонит почтальон или явится еще какой-нибудь надоедала. Когда мама спустится по лестнице в махровом халате и с полотенцем на голове, Лаура должна сидеть на диване. Мама первым делом идет на кухню и берет сигарету. Она стоит, опершись спиной о мойку, и курит, уставившись бессмысленным взглядом в пространство. Потом она зовет Лауру, чтобы та помогла ей накрыть на стол. Иногда мама замечает, что у дочки странное выражение лица. «Чему это ты улыбаешься?» – спрашивает мама, и у нее инстинктивно появляется такая же улыбка. На мгновение она становится прежней мамой, какой Лаура знала ее раньше. Но длится это недолго.

Когда Лауре пора уходить, каждый раз происходит одно и то же: Мартина Канчелли злится и не хочет ее отпускать, чтобы не оставаться одной. Они заключают сделку: еще две минуты, потом еще сорок секунд, еще двадцать… Бывает, дело доходит до ссоры: Мартина Канчелли считает, что ее бросили, и застывает с обиженным видом, скрестив на груди руки. Не понимает, что от Лауры ничего не зависит. Не хочет понять. От мысли, что ей предстоит остаться в одиночестве, а потом до вечера сидеть в кафе «Орхидея», у нее окончательно портится настроение. Случаются приступы ярости. «Только о себе и думаешь. А еще клялась быть сестрой». Лаура чувствует, что у нее начинают пылать щеки: нет, это Мартина думает только о себе. Девочки выясняют отношения, а стрелки на часах бегут и бегут вперед. Пока не наступает момент, когда медлить больше нельзя и Лауре уже не до пререканий. Она вскакивает на ноги. Но лучшей подруге надо, чтобы последнее слово было за ней. Она слезает с вертушки и, опустив голову, убегает, словно говоря: «Это не ты от меня, а я от тебя ухожу». Лаура остается одна, раздираемая желанием немедленно помириться с подругой и терзаемая страхом, что ее отсутствие будет обнаружено. Она не в состоянии даже выкрикнуть что-то вслед Мартине. Только топает ногой, чтобы дать выход гневу. И цедит сквозь зубы: «Дура! Дура!» Потом уходит с площадки, пробираясь под деревьями, где тень. Чтобы ее никто не увидел.

Доктор молчит. Лаура хочет встать, но он кладет руку ей на грудь. Это означает: лежи, тебе нужен отдых. Доктор не осматривает ее по частям, ему достаточно одного взгляда, чтобы понять, в чем дело. Лаура чувствует безмерную усталость, тело у нее словно налилось свинцом. Чтобы пошевелить рукой, ей нужно напрячься изо всех сил, да и то получается плохо. Все вокруг будто окутано густым облаком; стоит посмотреть в сторону – и стены тонут в тумане. Во рту стоит горький вкус, в носу свербит. Она чувствует, что у нее горят щеки. По всему телу бегают мурашки.

Как в тот раз, когда она ела трубочку с вишневым вареньем: только что она стояла рядом с мамой у киоска, а мгновение спустя над ней уже склонился какой-то бородатый дядька. «Деточка, ты меня слышишь?» – без конца повторяет он. Так началась эта нудная история под названием анемия, с железосодержащими препаратами и бифштексами из конины, от одного вида которых ее выворачивает наизнанку. «Это при такой-то цене», – постоянно говорит папа. Два раза Лаура чуть не подавилась этими бифштексами.

А этот новый доктор не говорит ни слова, он то появляется, то снова исчезает в густом тумане, который, как кажется Лауре, заволакивает пространство справа и слева от ее глаз. Он поправляет ей подушку. Трогает какой-то мудреный прибор, присоединенный к ее шее. Лаура хочет спросить: «Где мама?», но вместо этого издает какие-то нечленораздельные звуки, которые гулко отдаются в голове, словно она произносит заклинания, призванные отогнать страшные видения.

Плохо не то, что Лауре не удается стряхнуть с себя оцепенение, приковавшее ее к постели; плохо, что ее застукали. Она не помнит, как шла через парк, переходила улицу и закрывала калитку. Она упала в обморок еще раньше и, возможно, в падении сбила с ног какую-нибудь старушку, шагавшую по тротуару. И причинила неудобство маме, которой пришлось прервать разговор по телефону. Счета она давно не проверяла.

Во всем виновата ее лучшая подруга. Ушла и бросила ее одну, и теперь в желудке у Лауры такая тяжесть, словно там лежит кирпич. Лауре приходится глотать яд, но это плохо у нее получается, как и у отца, который до конца ужина сидит, не поднимая глаз от тарелки. Все это – анемия, злость, призраки и ссоры из-за счетов – иногда становится таким невыносимым, что Лаура теряет сознание. «У нее повышенная возбудимость, это сыграло свою роль», – сказал бородатый доктор, когда она, уже очнувшись, сидела в постели и сосала карамельку.

А этот, новый, сильно потел. Наклонился над Лаурой, чтобы что-то там поправить, а у самого капли скатывались по носу и падали ей на лицо. Одна соленая капля попала прямо на губы. Лаура машинально сглотнула каплю, что привело в движение спрятанный у нее внутри механизм, о существовании которого она до сих пор не подозревала. Крошечная частица слюны оцарапала ей горло, словно в него затолкали кучу острых камней.

В конце концов она понимает, в чем дело, но не может об этом сказать: ей хочется пить. Так или иначе, доктор должен это заметить. Но он только стягивает ей руку резинкой, как делают, когда берут кровь из вены. Это неприятно, хоть и не больно, кожа теряет чувствительность. Она отводит взгляд: от вида шприца у нее учащается сердцебиение. Единственное, чего ей сейчас хочется, это вернуться домой. А еще – увидеться с Мартиной Канчелли и сказать ей, что лучшие подруги так не поступают. И разорвать клятву, которая их связала, – быть как сестры. Хотя если она это сделает, то останется совсем одна. Ну и пусть.

Он не смотрит на Лауру, поэтому и она не смотрит на него. Лежит, отвернувшись к железной стенке, но не прикасаясь к ней, потому что стенка жжется. Оборачивается, только когда он выходит вынести мусор. В эти мгновения она через раскрытую