Но как только я подумал, что можно уже и улизнуть, она тотчас снова заголосила:

— Зевс, братец Зевс, ненаглядная моя любовь, не покидай меня! Не покидай меня!

На какой-то миг я почувствовал симпатию к ужасному Офиону.

Эвринома извивалась, вздымая водяную пыль и брызжа слезами солонее самого моря. Я по-прежнему опасался, как бы титаны не услышали мое имя. К чему только не вынуждает нас чужой страх!

Пришлось в третий раз успокаивать это буйство. Мой порыв к наслаждению уже изрядно ослаб, и Эвринома могла прочесть в моих глазах разве что мысли об убийстве. Это и положило конец ее пылким домогательствам.

— Ты не понимаешь меня, — вздохнула она плаксиво. — Ведь я Щедрая Доля. Я хочу лишь отдать тебе всю себя и все остальное без остатка.

— Лучшее из того, чем ты могла бы меня одарить, — заметил я, — это твое молчание и моя свобода.

— Ты пожалеешь обо мне. Никогда ты не встретишь другую богиню, способную излить на тебя столько любви.

— Ты меня успокоила, Эвринома. Чуть меньше — в самый раз.

Тут она уткнулась лицом в подушку волн, чтобы заглушить свои рыдания.

Сознаюсь, Эвринома была лишней любовницей. Я бы не много потерял, обойдясь без нее. Даже не могу сказать, что благодаря ей я научился остерегаться других сирен, поскольку осторожность этого рода наименее бдительна и многообразие обличий этих женщин усыпляет. Женщины-рыбы, женщины-птицы, женщины-змеи, женщины-насекомые... Как вы заметили, иную свою природу они всегда проявляют ниже пояса.

Меня тревожили дети, которых Эвринома должна была произвести на свет. К счастью, все три дочери ногами пошли в отца. Когда потребовалось дать им имена, мне немного не хватило воображения. Я назвал их Аглая, Евфросина и Талия — имена, похожие на те, что уже были даны другим дочерям.

Аглая, Евфросина и Талия всегда неразлучны, всегда обнимают друг дружку за плечи, причем одна всегда обращена в противоположную от двух остальных сторону — это вполне доказывает их малую пригодность для какой-либо деятельности. Они три Хариты, иначе Грации; их красота может сравниться только с их ленью.

Я пытался пристроить сестричек к какому-нибудь делу. Порой они помогают Временам Года и Гесперидам в работе по озеленению. Одно время ткали под руководством Муз платье для Гармонии, но со страшной медлительностью. Если сильно рассердиться, можно добиться от них некоторой помощи по дому. Букеты они составляют довольно неплохо.

При столь слабом участии в трудах мира у них тем не менее впечатляющее количество льстецов. Натуры, которые полагают себя великими творцами, но лишь предаются пустым мечтам о том, что могли бы создать; женщины, чье наиглавнейшее занятие — любоваться собственным телом в зеркале; бездельники, почитающие важным делом оценивать и судить чужую работу, — все они питают к Харитам-Грациям особое почтение.

Бедная кузина Эвринома! Хочу покончить с ее историей, рассказав, как гораздо позже она решила добраться до меня. Покинув море, она поднялась по рекам, выбралась на берег и, влача в пыли свои плавники, затеяла невообразимое восхождение на Олимп. При этом несчастная дурочка ошиблась горой и вместо Олимпа стала карабкаться на Ликей. Обдирая локти в кровь, оставляя чешую в колючих кустах, кузина добралась до Фигалии и дальше не полезла. Там в кипарисовой роще ей поставили храм.

Однако ни одна встреча не бывает совершенно никчемной. Именно Эвринома первой надоумила меня обосноваться на Олимпе. Что я и сделал, но только не с ней.

Затворы Тартара. Проход через Преисподнюю.

Освобождение одноглазых и сторуких

Путь, который я избрал, чтобы спуститься в Тартар, описывать не буду; вы, с вашими глазами, не способны его себе представить. Чтобы там ориентироваться, нужен божественный взгляд, и то, что там видишь, невозможно описать словами.

Однако я наблюдал за вами, пока вел свой рассказ, и, по-моему, вы недавно смастерили какое-то устройство, способное компенсировать вам слепоту, а также придумали систему счисления, в цифрах передающую знания о том, что нельзя увидеть. Неужели вы уже добрались до... Неужели это то, о чем я догадываюсь, неужели некоторые из вас так хорошо следовали наставлениям Урании, что подвели человека к тому самому пределу?

Тогда я рад, но встревожен не менее. Только бы вы невзначай не вторглись в вотчину чернокрылого Танатоса! Берега жизни и смерти, мира и антимира прочерчены совсем не так, как русла ваших рек...

Для начала мне предстояло пройти через Преисподнюю.

Именно первая часть путешествия — переход от жизни к смерти — является областью наибольшего ужаса. Хоть я и знал о своем бессмертии, но, не скрою, испытывал жуткий страх. Это долгое, казавшееся бесконечным соскальзывание куда-то вниз; эти руки, которые нельзя ухватить, бесплотные или разлагающиеся, когда их сжимаешь; эти железные скобы, за которые нельзя удержаться, потому что они рассыпаются в пыль; этот меркнущий свет, обжигающий холод, леденящий огонь... Мне жаль, дети мои, что всем вам придется переступить через порог и пройти по этому туннелю. Мысль о нем часто делает меня снисходительным к вашим ошибкам.

Потом все становится спокойнее. Ум обращается в забвение и безмолвие. Сознание стирается, и уже невозможно определить ни длительность, ни протяженность пребывания в этой бездне, где всякая жизнь разрушается, распадается и возвращается в огромную изначальную массу, ожидающую, когда Судьбы замесят и вылепят из нее что-то другое.

Тартар же еще ниже, вовсе не во чреве Земли, но во чреве сути Земли. Там даже понятия верха и низа не имеют своего первоначального смысла.

Я вам не открою, как раздобыл ключ от замков Тартара. Боюсь, как бы вы не отыскали его сами; этот разбудивший меня гул в облаках заставляет опасаться того, какое применение этому ключу вы способны найти. Конечно, ускорение роста знаний отныне неотделимо от вашего существования. Но остерегайтесь самого этого ускорения. Неполная власть — самая опасная. Заклинаю вас, следуйте моему примеру: прежде чем браться за незримое, вспомните наставления Памяти и воспользуйтесь советами Осторожности.

Наконец я оказался у решетчатой двери, закрывающей узилище одноглазых и сторуких. Я с тревогой ожидал увидеть ужасных, ревущих чудовищ, яростно сплетенных в непрерывной и неистовой схватке. Каково же было мое удивление! Они спали, подобно настоящим чурбанам. Лишь тишайшее сопение, различимое только божественным ухом, позволяло угадать некую энергию, дремлющую в этих колодах. Циклоп с закрытым глазом — все равно что бревно или валун. Гекатонхейр со сложенными руками похож на комель старого пня или кусок жильной породы с проросшими минералами. К тому же, находясь в самой глубине Тартара, издалека, из-за решетки, они казались крохотными корешками, мелкими камешками, кучкой песка или опилок, ничем. Если бы я не знал, что ищу, то и внимания бы не обратил на эту ничтожную горстку пыли.