Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но после, принюхавшись, я понимаю, что дело совсем не в воде. Какой-то неявственный запах витает вокруг. Кисловатый, и с яблочным привкусом… Уксус!
Бегом отправляюсь на кухню. И в тумбочке вижу — оно! Половины бутылочки нет. Должно быть, он вылил в цветы? Как жестоко! Мне даже не верится в это.
И, вернувшись в гостиную, к своим полумёртвым цветам, я долго стою, как прибитая к полу. Отчаянной мыслью — за что? Мои розы. Мои нежные розы. Они были призваны радовать. Жить!
Хватаю букет. И, не помня себя, бегу по ступням наверх. В кабинет. Пока он ещё здесь. Я убью его к чёртовой матери!
Врываюсь. Самойлов стоит, напряжённо читая какой-то листок. В рубашке. Купил себе новых! Причёсанный, выбритый гладко.
— Что ты сделал с букетом? — цежу я сквозь зубы.
И, встряхнув, демонстрирую «суть». Цветы роняют свои лепестки и лысеют.
Он хмурится:
— Что?
— Что-ты-сделал-с-букетом? — приближаюсь, сжимая цветы.
Он щурится. Хмыкает, глядя на них:
— А с ними что-то не так?
— А разве не видно? — говорю. Нет! Рычу. Как тигрица. Уже ощущаю звериную сущность внутри.
Самойлов отводит глаза. Равнодушно продолжив смотреть в документы.
— Возможно, проблема в дарителе? — слышу насмешливый тон.
И… теряю контроль над собой. Он специально убил их! Безжалостно и хладнокровно. Точнее, не их, а меня! Это меня он прикончил своей нелюбовью. И я перестала цвести…
— Тыыыыы! Ты убил их! Тыыыыы! — я делаю выпад, бросаюсь на мужа.
У него на столе ноутбук и кофейная чашка. У него документы и папки. И чёртов смартфон! И сейчас это всё разлетается в разные стороны.
Чашка падает, льёт содержимое в ворох бумаг. Ноутбук, опрокинувшись навзничь, продолжает лежать. Говоря, мол: «Лежачих не бьют».
А я что есть сил, продолжаю лупить умерщвлённым букетом по стопке бумаг. Сбиваю к чертям органайзер. Вниз с лепестками летит статуэтка. Подарочный символ величия. Признак достатка и статуса бьётся о ножку стола.
— Аааааааа! — ору я, как умалишённая. И не слышу его нарастающий вопль.
— Настя! Стой! Нет! — в панике бьётся супруг, пытаясь спасти документы.
Но лепестки осыпают его развороченный стол, будто кто-то взорвал конфетти.
Наплевав на бумаги, Илья огибает столешницу. Но, стоит ему подойти, как я тут же меняю «мишень». И весь нерастраченный гнев устремляю в него!
Полысевшие стебли букета ударяют его по плечам. Упаковка — в лохмотья. Самойлов, закрывшись руками, орёт:
— Настя! Бл…ь!
Но я продолжаю лупить. Позабыв обо всём. И не помня себя от азарта.
— Ай! Ааааа! — он уже не стремится ко мне подойти. А любая попытка схватить злит меня ещё больше.
Когда в моей правой руке остаётся лишь жалкий огрызок букета. А внутри — пустота…
То я замираю. Дышу тяжело.
Он уменьшился вдвое. Весь в ошмётках цветов. И зелёные, грязные полосы трав «украшают» рубашку.
Вижу кровь на руке. Вспоминаю, что розы с шипами. Я себя оцарапала ими. Плевать!
Самойлов с трудом выпрямляется. Опасливо смотрит. У него на щеке тоже кровь.
— Бл…ь, — он трогает щёку, — Ты вообще еб…сь?!
Я издаю заключительный рёв и бросаю букет. Попадаю ему прямо в грудь.
— Ай! — сгибается он.
Ухожу. Он кричит:
— Истеричка!
Я без слов «достаю» средний палец. И, даровав этот жест на прощание, покидаю его кабинет…
В сквере пахнет сырой древесиной. Накануне был дождь. Небольшой. Но приятной прохладой овеял уставшие кроны деревьев. Я тоже устала! Машка меня загоняла по кругу. Пытаясь согнать весь накопленный жир.
Это я умолчала про пончик! А то бы до ночи мне бегать по скверу, в отместку за ужин в компании странных мужчин.
— Ой, не могу! — Машка, прервав марафон, продолжает смеяться, — Избила мужа букетом! Кому расскажи, не поверят!
Я и стыжусь и горжусь одновременно. Стоит припомнить испуг на лице у Ильи. Я никогда не дралась, не кричала, не хлопала дверью. Что говорить, если за всю семейную жизнь ни одна тарелка в буфете не пострадала?
Я — образцовая женщина! Но всё ведь когда-то бывает впервые…
Зато мне теперь хорошо. Даже плакать не хочется. Стоит припомнить затравленный взгляд. Белодага! Наверно, пришлось заменить не только рубашку, но и штаны?
— Не могу и смеяться и бежать одновременно, — выдыхает подруга, — Хотела бы я увидеть его физиономию!
Я усмехаюсь:
— Да, уж! Есть на что посмотреть. В драмтеатр его бы приняли без экзаменов.
— На главную роль в пьесе «Униженные и оскорблённые», — фыркает Машка и снова смеётся, как лошадь.
А мне не смешно! Мне ещё жить с этим извергом. И что он придумает в следующий раз? Подсыплет мне уксус в еду? Может, ему не с руки разводиться? Может, он хочет остаться вдовцом?
— Ну, ты, конечно, подруга даёшь! Подцепить сразу двух мужиков, — удивляется Машка.
Я рассказала ей всё. Ну, частично! Про ужин в «Обжорке». И про дядь Пашу с Витьком. На тему последнего Машка долго пытала меня. Вынуждая описывать внешность.
Я рассказала, что помнила: очень высокий и крепкий.
Подруга вздыхает:
— Наверно, голодный? Всё время в пути.
— Ещё бы! Умял два вторых и солянку, не глядя, — киваю в ответ.
— Я о сексе, чучундра! — стыдит меня Машка.
И, вспомнив давнишнюю песню, усиленно тянет:
«Во тьме бегут фонари,
Где же, на какой дороге, мой милый друг?
Он затерялся вдали,
И мужские руки, сильные, держат руль».
Я знаю её, но принципиально ей не подпеваю.
— У тебя на уме только секс, — говорю осуждающе.
Машка только вздыхает:
— Это нормально, поверь мне! Ненормально не думать о сексе вообще.
Мне не стыдно. Ничуть! У меня, в конце концов, двое детей. И дом. И отдел. И ещё куча мыслей. И некогда мне размышлять о таком…
Представляю себе, что подруга бы тотчас взяла в оборот дальнобойщика. Утянула его в свои сети! И опутала ими по рукам и ногам.
— А телефончик остался? — с хитрецой добавляет она.
— Чей? — пожимаю плечами.
— Ой, ну Виктора этого, — добавляет подруга.
Я настороженно щурюсь:
— А тебе он зачем?
— Ну, мало ли, — Машка загадочно смотрит вокруг, — Может мне нужно груз переправить?
Я в ответ хохочу:
— Какой груз? Опасный?
Она, закатив глаза, цокает:
— Не то слово, какой!
— Скоропортящийся, — добавляю, окинув её сверху донизу взглядом.
От леса тянет прохладой. И мы устало сидим на скамейке. Под кронами старых деревьев. Мой новый костюм пропитался насквозь. И я с упоением думаю, что секс в чём-то близок к спортивному бегу. Ты также потеешь, изводишь себя непрерывным движением тела. А после
