— Мама! Феба.

«Виннебаго» накренился, как корабль во время шторма, сбросив Джули и Роджера с матраца.

— Черт! Лусиус.

Остатки «Черного Русского» выплеснулись на ковер, кубики льда покатились по полу, как игральные кости. Дверь распахнулась, в спальню влетела Феба. Пальцы судорожно вцепились в дверную ручку, смуглое лицо, побледнев, высветлилось до цвета виргинского табака.

— Скорее!

— Закрой дверь! — взорвалась Джули.

— Ты что, не за рулем? — удивился Роджер.

— На помощь! — кричала Феба. — О господи, как же это я…

Джули выбралась из-под Роджера и, натянув блузку и джинсы, поспешила за Фебой в кабину.

Ее взгляду предстала жуткая картина. Лобовое стекло, боковые окна — все погрузилось в илистую непроглядную тьму. Со всех сторон их окружала жидкая грязь пролива. Космос? Только такой, каким его знает червь.

— Она съехала с моста! — Стоя на пассажирском сиденье, Лусиус размазывал проступавшую сквозь обивку грязь. — Как же так?! — В глазах у него блеснули слезы. — Феба, тупица!

«Виннебаго» снова накренился, бросив всех троих на правую дверь. Из кондиционера потекла черная струйка. Похоронены заживо. Тонут. Неделей раньше двадцать пять тысяч жителей округа Колумбия погибли в грязевом потоке. Дети и взрослые, благочестивые и развращенные, всех погребла бесстрастная жижа. Но это было лишь сообщение из сводки новостей, очередная вырезка для храма Джули.

— Что стряслось? — Спотыкаясь и застегивая на ходу штаны, в кабину ввалился Роджер.

По ширинке Лусиуса расползлось мокрое пятно.

— Нам конец, — всхлипывал он.

— Кац, сделай что-нибудь! — Словно задраивая люки подводной лодки, Феба выключила кондиционер и закрыла его шторки.

— Что она сделает? — вскинулся Лусиус.

— Эта девчонка такое может! — задыхалась от волнения Феба. — Она же дочь Бога, любимая и единственная.

— Кто? — опешил Роджер.

— Она спасет нас, ведь правда, Джули?

— Ну конечно, спасет! — простонал Лусиус.

— Ну конечно, спасет! — не могла перевести дыхания Феба.

Джули подняла глаза к небесам. Ну конечно, она изменит своим принципам. Ну конечно, она, как настоящая ханжа, спасет себя и троих друзей, оставив всех хербов мельхиоров умирать от рака? Ну конечно, она, как эгоистка, вытащит «Уличную Красотку» из болота, в то время как вся земля истекает кровью?

Нет! Она не настолько испорчена!

— Мама, — прохрипела она. «Виннебаго» продолжал погружаться. — Все в твоих руках, мама.

— Господи, прости меня, грешного, за то, что оскорбил тебя, — причитал Роджер, упав на колени. — Я отказываюсь от всех своих грешных помыслов, не оставляй меня, Господи, я боюсь мук ада, но больше всего…

— Мама! — горячо выдохнула Джули. — Мама, ты должна мне это!

Феба схватила Джули за руку.

— Не время разводить религиозные сопли. Сделай что-нибудь!

— Мама, я на грани!

— Джули, пожалуйста! — закричал Лусиус.

— Спаси нас! — умолял Роджер.

Спасти? Джули бросилась к рулю и крепко ухватилась за прорезиненный обод.

— Мама, я тебя предупреждаю! — Она изо всех сил крутанула руль. — Мама!

И был свет.

Повсюду свет. Он окутал фургон так, словно жидкая грязь вдруг стала расплавленным золотом. Руль превратился в сияющий ореол, рычаг — в огненный меч, спидометр — в комету.

— Мама, это ты? Ты?

Вневременная Вселенная залила кабину. Керамические осколки сложились в чайнички, пышные цветы сжались в бутоны, стрелки часов побежали в обратном направлении… И словно мамонт, высвобождающийся из смоляной ямы, «виннебаго» устремился вверх сквозь слой илистой жижи. — Мама! — О да, кто, как не Первичный Гермафродит, прибыл им на помощь, освободил их от земной гравитации, как фермер вылущивает зерна из кукурузного початка. — Спасибо, мама! Я люблю тебя!

Не прошло и минуты, как «Уличная Красотка» уже висела над мостом, словно вертолет.

— Невероятно, — выдохнул Лусиус.

— Господи Иисусе! — воскликнул Роджер.

— Как тепло, — всхлипнула Феба.

«Виннебаго» вдруг превратился в обитель неизъяснимой доброты и заботливого тепла: желтки выкарабкались из разбитой скорлупы и плюхнулись на сковородки, спящие малютки были нежно опущены обратно в колыбельки. С легким толчком фургон опустился на мост, прокатился немного и замер. Безудержные крики радости наполнили кабину, лаская слух Джули.

— Невероятно, твою мать!

— Матерь Божья!

— Еще теплее.

Дрожа от охватившего ее восторга, Джули повернула ключ зажигания, и, как озорное дополнение к свершившемуся чуду, забитый грязью мотор завелся.

— Куда? — спросила она, победоносно улыбаясь.

— На пляж! — Феба сияла от переполнявшей ее гордости. Как же, лучшая подруга дочери Бога! — От моста налево.

— Ребята, не знаю, что такое с нами произошло сейчас, — Лусиус разглядывал мокрое пятно на штанах, — но то, что я всю оставшуюся жизнь буду об этом помнить, это точно. — Он осторожно потрогал Джули за локоть, тотчас же отдернув руку, словно ожидал удара электрическим током. — Не знаю, может быть, ты могла бы, э-э…

— Что?

— Почистить фургон?

— Ничего подобного.

— Я просто подумал…

— И не надейся.

Джули съехала на песок и заглушила мотор. Ночь наполнил хриплый шепот прибоя. Девушка опустила боковое стекло, и на колени ей шлепнулся комок грязи. У Джули кровь вскипала в венах, ее охватило сладостное возбуждение. Исцеление слепого несмышленыша ничто в сравнении с тем, что ей пришлось пережить сейчас. Мама, ее мама была с ней!

— Я хочу на свежий воздух. — Феба запечатлела у Лусиуса на губах свой сногсшибательный чувственный поцелуй, которым она одарила Джули в ее храме. — И ты тоже, Лусиус.

— Ты чуть нас не убила, Феба, — ворчал Лусиус. — У меня неделя уйдет, чтобы все отмыть. Неделя!

— Она не чуть, а убила нас, — хрипло проговорил Роджер. — А потом Джули…

Лусиус с Фебой быстренько собрали весь необходимый для оргии реквизит — шесть презервативов в упаковке, пляжное полотенце — и, выпрыгнув из «виннебаго», помчались по прибрежному песку. Вскоре апрельская ночь поглотила их. Значит, они испытывают то же, что и она. То самое эротическое возбуждение, рожденное угрозой близкой смерти и усиленное внезапным озарением. А вот Роджер на своем барном табурете кажется таким ошарашенным. Интересно, он тоже так завелся? Спрыгнув с водительского кресла, Джули подбежала к своему другу и втиснулась меж его ног. Она желанна, великолепна, она — дочь, которую божественная мать любит и о которой заботится.