безумною тоской

В него впивался, с нежностью такой

И мукой страсти бесконечной!

«Я помню день, – шептала вновь она, –

Когда, надежд на счастие полна,

Впервые я под мужний кров вступила,

Столь дорогой и ненавистный мне,

Где думала в спокойной тишине

Прожить всю жизнь… и где ее разбила…

Мой брачный пир уж подходил к концу,

Венок из белых роз так шел к его лицу!..

Не знаю, почему – спросить я не посмела,

Кто он; но все мне нравилося в нем…

И взор его, пылающий огнем,

И кудри темные, упавшие на плечи,

И стройный стан, и мужественный вид,

И легкий пух его ланит,

Спаленных солнцем… голос!.. речи!..

О, нет! – то был не человек, а бог!

Никто из смертных, из людей не мог

Вместить в себя такие совершенства…

И вмиг ключом во мне забила кровь!..

Вся трепетала я от муки и блаженства!..

Я все смотрела, глаз не опуская,

На милый лик… – „Вот, Федра дорогая,

Сказал Тезей, мой сын, мой Ипполит;

Люби его!..“ И я его люблю!..

Киприда светлая! один лишь миг, молю,

Дай счастья мне!.. О, только миг один!..

Сюда, ко мне!.. мой друг, мой бог!.. мой сын!..»

Но вздохи страсти эхо разнося,

Одно ей вторило… И изнывала вся,

И плакала она от тягостной печали,

От безнадежной, пламенной тоски…

А мы сильней, сильней благоухали

И… пожелтели наши лепестки!

С тех пор прошло уж много долгих лет.

Разрушен храм бессмертной Афродиты,

И жертвенник погас, и гимны позабыты,

А мы живем… Нас нежит солнца свет,

К нам соловьиные несутся трели…

Но грустно нам звучит любви привет,

Мы от тоски, от горя пожелтели!

Наш ненавистный, наш презренный цвет

Не радует уж больше взор влюбленных, –

То скорби цвет, страданий затаенных,

Преступной страсти, ревности сокрытой,

Любви отвергнутой и мести ядовитой!

1889

Сафо

Темноокая, дивная, сладостно-стройная,

Вдохновений и песен бессмертных полна, –

  На утесе стояла она…

  Золотилася зыбь беспокойная,

  На волну набегала волна.

Ветерок легкокрылый, порой налетающий,

Край одежды широкой ее колыхал…

  Разбивался у ног ее вал…

  И луч Феба, вдали догорающий,

  Ее взглядом прощальным ласкал.

Небеса так приветно над нею раскинулись,

В глубине голубой безмятежно-светло…

  Что ж ее опечалить могло?

  Отчего брови пасмурно сдвинулись

  И прекрасное мрачно чело?

Истерзала ей душу измена коварная,

Ей, любимице муз и веселых харит…

  Семиструнная лира молчит…

  И Лесбоса звезда лучезарная

  В даль туманную грустно глядит.

Все глядит она молча, с надеждой сердечною,

С упованьем в измученной страстью груди –

  Не видать ли знакомой ладьи…

  Но лишь волны чредой бесконечною

  Безучастно бегут впереди.

3 дек. 1889

Сафо в гостях у Эрота

Безоблачным сводом раскинулось небо Эллады,

Лазурного моря прозрачны спокойные волны,

Средь рощ апельсинных белеют дворцов колоннады,

Создания смертных слились с совершенством природы.

О, тут ли не жизнь, в этой чудной стране вдохновенья,

Где все лишь послушно любви обольстительной власти?

Но здесь, как и всюду, таятся и скорбь, и мученья,

Где волны морские – там бури, где люди – там страсти.

На холм близ Коринфа, где высится храм Афродиты,

Печальная путница входит походкой усталой.

Разбросаны кудри, сандалии пылью покрыты,

И к поясу лира привязана лентою алой.

Уже доносились к ней смеха и пения звуки,

Уж веял зефир, ароматами роз напоенный…

К стене заповедной с мольбой возвела она руки,

И тихо «люблю» прошептал ее голос влюбленный.

Вмиг дверь отворилась от силы волшебного слова,

И взорам пытливым представился сад Афродиты,

Где в каждом цветке все услады блаженства земного,

Любви торжествующей, были незримо разлиты.

Прекрасные дети: Нарцисс, Ганимед и другие

Оставили игры и путницу все обступили

– Могу ли я видеть Киприду, мои дорогие?

Спросила их дева, хитон отряхая от пыли.

– Богини нет дома, – Нарцисс отвечал без смущенья, –

– На свадьбу в Милет пригласили ее и Гимена,

Но с нами Эрот, – перед ним ты повергни моленья,

Да кстати, о милая, выпусти крошку из плена!

Тут мальчик раздвинул жасмина пахучие ветки…

Прелестный ребенок, сложив мотыльковые крылья,

В оковах лежал в глубине позолоченной клетки

С унылым сознаньем неволи, тоски и бессилья.

– Клянуся Кипридой, терплю понапрасну я, дева!

За детскую шалость томлюся теперь в заключенье! –

Вскричал он, и глазки его заблестели от гнева, –

А пухлые ручки решетку трясли в нетерпенье.

Красавица камень схватила: под сильным ударом

Замки обломились и тесная клетка открыта…

– Однако, признайся, Эрот, ведь, наверное, даром

Любимого сына не стала б карать Афродита?

– Ну, веришь ли, даже не стоит рассказывать, право:

Однажды на праздник в Афины отправились боги;

А я сговорился (не правда ль, пустая забава)

С друзьями моими разграбить Олимпа чертоги.

Со мной во главе, все за дело взялись, не робея;

Тот тащит сандалии, посох и шляпу Гермеса,

Кто – тирс Диониса, кто – шлем и доспехи Арея,

Кто – лук Артемиды, кто – жезл и перуны Зевеса.

Затем мы поспешно спустилися в сад Афродиты

И в розовых кущах добычу запрятали тайно.

Никто б не узнал, где пропавшие вещи сокрыты,

Когда бы Гимен не проведал об этом случайно…

Докучный мальчишка! Я это ему не забуду,

Не дам похваляться Гефеста горбатого сыну!

Иль мало ему, что от тяжких цепей его всюду

Лишь