— А в чем трехглавость? — спросила она, когда он закончил.

Прежде чем ответить, Рейнхарт допил вино.

— Во-первых, у нас нет ни малейшего понятия о том, кто это сделал, что всегда плохо.

— Знакомо, — вставила Уиннифред.

— Во-вторых, жертвой является сын комиссара.

— Ужасно, — согласилась Уиннифред. — А в-третьих?

Рейнхарт снова задумался.

— В-третьих, он, вероятно, был в чем-то замешан. Если мы найдем преступника, то, скорее всего, выйдем на какой-нибудь криминал с участием Эриха Ван Вейтерена. Опять. Вопреки утверждениям его подруги… а такое ведь едва ли согреет сердце отца, как тебе кажется?

— Понятно, — кивнула Уиннифред, вертя в руках бокал. — Да, тройная неприятность. А насколько точно, что там криминал? Ведь это совсем не обязательно?

— Точность в таких делах вещь относительная, — перебил Рейнхарт и постучал себя пальцем по лбу. — На сигналы отсюда глаза закрывать не следует. Вдобавок… вдобавок он хочет лично разбираться с преступником, если мы его найдем. То есть комиссар. Черт подери!.. Впрочем, я его, пожалуй, понимаю.

Уиннифред ненадолго задумалась.

— История не из приятных, — сказала она. — Неужели бывает еще хуже? Звучит так, будто все это чуть ли не специально подстроено.

— Он обычно именно так и говорит, — заметил Рейнхарт.

11

Призыв полиции о помощи в «диккенском» деле появился во всех основных газетах Маардама во вторник, ровно через неделю после убийства, и к пяти часам дня позвонили десять человек, заявивших, что они посещали «Траттория Комедиа» в интересующий полицию день. Принимать информацию выделили Юнга и Роота, которые сразу отмели шестерых звонивших как «второстепенных» (термин Роота), поскольку они плохо подходили по срокам. Оставшиеся четверо, по их словам, находились в ресторане в промежуток между 17.00 и 18.30, и весь квартет любезно согласился тем же вечером явиться в полицию для допроса.

Первым оказался Руперт Пилзен — пятидесятивосьмилетний директор банка, проживавший в Диккене на аллее Веймар и забегавший в «Тратторию» во вторник немного посидеть в баре. Только маленький стаканчик виски и одно пиво. Приблизительно с четверти шестого до без четверти шесть. В ожидании, пока жена приготовит ужин; он объяснил, что иногда позволяет себе такое после тяжелого рабочего дня. Когда остается время.

Он сдвинул очки на лоб и внимательно изучил фотографию Эриха Ван Вейтерена. Объяснил, что никогда прежде того не видел ни в «Траттории», ни где-либо в другом месте, и бросил многозначительный взгляд на наручные часы. «Наверное, запланировал новое заслуженное посещение бара, которое теперь срывается», — подумал Юнг.

Не заметил ли он чего-либо другого, что могло бы оказаться им полезным?

Нет.

Не запомнил ли он чьих-нибудь лиц?

Нет.

Сидели ли в баре еще люди?

У Пилзена появились морщины — мелкие на лбу и глубокие на двойном подбородке. Нет, пожалуй, он все время сидел в одиночестве. Хотя… под конец подошла какая-то женщина. С короткой стрижкой, около сорока лет, похожая на феминистку. Уселась за стойку и заказала рюмку спиртного. Сидела довольно далеко от него, насколько ему помнится, с газетой. Это все.

— Будь там второй бар, она бы наверняка села там, — прокомментировал Роот, когда директор Пилзен вперевалку вышел из кабинета на подгибающихся ногах. — Ах ты, жирный буржуй.

Юнг хмыкнул:

— Такими становятся, когда есть большие деньги и нет никаких интеллектуальных интересов. С тобой было бы то же самое. Будь у тебя деньги…

— Зови следующего, — скомандовал Роот.

Следующих оказалось двое. В кабинет вошли супруги Шварц, которые жили не в Диккене, но навещали там знакомого для деловых переговоров. Каких именно — они не уточнили. На обратном пути в город они задержались в «Траттории», чтобы поесть, — они иногда позволяют себе подобную роскошь. В смысле — поесть в ресторане. Не именно в «Траттория Комедиа», а в ресторане вообще… особенно теперь, когда им больше не надо ходить на службу. Так уж повелось. Правда, не чаще раза в неделю.

Обоим было около шестидесяти пяти лет, и оба сразу узнали Эриха Ван Вейтерена, стоило Юнгу показать им фотографию. Он сидел и ел — обычную пасту, если фру Шварц правильно запомнила, — за столиком в нескольких метрах от них. Сами они ели рыбу. Атлантическая тюрбо,[7]если точнее. Да, молодой человек сидел в одиночестве. Он расплатился и вышел из ресторана приблизительно в то же время, как им принесли десерт. Где-то в начале седьмого.

Были ли в ресторане еще посетители?

Только молодая пара в глубине зала. Они пришли прямо перед шестью часами и, наверное, тоже заказали дешевую пасту. Оба. Они еще сидели за столиком, когда супруги Шварц закончили ужин. Около половины седьмого.

Что-нибудь еще заслуживающее внимания?

Нет, а что бы это могло быть?

Не заметили ли они кого-нибудь в баре?

Нет, от их столика бара видно не было.

Сидел ли там кто-нибудь, когда они направлялись к выходу?

Возможно, а может, и нет. Хотя да, невысокий господин в костюме, точно. По правде говоря, чуть темнокожий… возможно, араб. Или индеец или что-то в этом роде?

Роот заскрежетал зубами. Юнг поблагодарил и пообещал — по настоятельной просьбе фру Шварц, — что они приложат все усилия к тому, чтобы убийца в самое ближайшее время оказался за решеткой.

Ведь это так ужасно. В Диккене, да и вообще. Помнят ли они ту проститутку, которую несколько лет назад приколотили к стене гвоздями?

Да, помнят, но большое спасибо, настало время приглашать следующего «детектива от общественности».

Ее звали Лизен Берке. Ей было лет сорок, и она сидела в баре «Траттория Комедиа» приблизительно с без четверти шесть до половины седьмого. Почему она там сидела, Лизен Берке объяснять не стала — она ведь, черт возьми, имеет право выпить рюмочку где угодно, если у нее возникло такое желание.

— Разумеется, — согласился Юнг.

— И даже две, — подтвердил Роот.

— Вы узнаете этого человека? — спросил Юнг, показывая ей фотографию.

Она три секунды рассматривала снимок и четыре качала головой.

— Он сидел за одним из столиков в ресторане, между…

— Это его убили? — перебила она.

— Точно, — ответил Роот. — Вы его видели?

— Нет. Я читала газету.

— Ага, — произнес Роот.

— Ага? — переспросила Лизен Берке, всматриваясь в Роота поверх очков восьмиугольной формы.