— Ящики внутри человека откроются, если он тебя полюбит, но это большая редкость. Чаще всего люди притворяются влюбленными, чтобы лучше скрыть правду. Ящики, конечно, откроются, если применить силу, но тогда рискуешь повредить содержимое. Ящики открываются из-за страха, что их вынудят открыться, и это уже лучше, но тогда ты не поймешь, достиг ли истинного или притворного секрета. И, наконец, мужчины раскрываются ради удовольствия, но каждый раз, когда ты возвращаешься к ним, запросы растут: нужно больше выпивки, женщин или мальчиков, денег. И поэтому мы должны признать: ни одно решение не работает вечно. Мы должны постоянно находить новые пути к истине, никогда не определяя свое местоположение в лесу с уверенностью. Удовольствие, сила, любовь, страх: то одно, то другое. Чего мы, возможно, никогда себе не позволим, так это соблазна доверия. Невежество убьет нас. Слепое доверие убьет нас. Вера в людей убьет нас. Мы не смеем верить, что достигли конца. Слишком велика опасность погрязнуть в роскоши невежества. Лучше предположить, что нам постоянно лгут враги, которые гораздо умнее нас самих.

Джефф полюбил обоих: учителя Била и мудрого отца Уолсингема, такого далекого и редко оказывающегося в поле зрения, что он выглядел почти мечтой или божеством. Оба были необходимы для борьбы с врагами-католиками и для того, чтобы возвысить Джеффа, заурядного лондонского сироту, из одиночки сделать его частью чего-то большего. Он страстно желал, чтобы они гордились им, стремился стать мастером-открывателем запертых ящиков, находить все более маленькие, все более темные ячейки в сердцах людей.

Первая миссия была простой: отправиться туда, куда пошлет мистер Бил, сидеть и пить, не пьянея, прислушиваться к разговорам вокруг. А затем рассказать об услышанном мистеру Билу или человеку, который назовет пароль. И кое-что из этого принесло ему деньги. Вот так просто.

Беллок наслаждался деньгами, а Бил платил (только за результаты, не за усилия). Но гораздо приятнее было слышать от Уолсингема, что Беллок умен, что он сделал нечто хорошее и необходимое: «Джефф — умница, настоящий проныра». Уолсингем понимал чужие желания до того, как человек сам их осознавал, он мог читать в людских душах побуждения, к которым люди были слепы. Намек: в конце концов Джефф будет жить при дворе. Обещание: он наконец-то отыскал надежную гавань, он никогда больше не будет влачить унылое существование, страдать от бедности и бродяжничества, чувствовать себя сиротой-безотцовщиной. И, конечно, было кое-что получше: уверенность в том, что благодаря трудам Беллока католическую заразу удастся сдержать (или вовсе искоренить) на английской территории. Уолсингем приготовил зелье по рецепту, строго соответствующему запросам Джеффа Беллока: деньги, безопасность, успех, любовь, гордость, похвала, будущее, победа, справедливость, Бог. Чтобы контролировать Беллока, не нужен был страх. Позже Беллок повстречал людей, которые действительно боялись Уолсингема — и было за что, — но сам Уолсингем счел Беллока достаточно податливым и преданным, как перчатка, сделанная на заказ. Уолсингем мог подбирать ключи и открывать людей, чтобы изучить их суть, так, что петли только чуть-чуть поскрипывали.

— Если поставленная задача должна быть достигнута, а наш человек по натуре не склонен воплотить ее в жизнь самостоятельно, надо пробудить в нем желание сделать это. Лишь в случае неудачи мы должны напомнить ему о страхе.

* * *

Покинув Уайтхолл с разрешительными письмами от Сесила и посланцев королевы, Джефф рысью отправился на запад, к Чизвику, где через час заплатил паромщику, чтобы тот перевез его в Барнс.

— Джеффри Беллок. Мой мальчик. Мой бульдог!

Роберт Бил, как и все остальные, невероятно постарел; все герои и злодеи из юности Джеффа как будто загримировались графитовой пылью под древних стариков, словно Беллок заснул в приемной канцелярии посланцев и проснулся тридцать лет спустя. Бил удалился в свой дом в Барнсе — в кабинет, к книгам, бумагам и долгому послеполуденному сну, — пытаясь оттуда распространить свое влияние и мудрость на расположенный в семи милях Уайтхолл. В те времена, когда Бил был заместителем Уолсингема, самым сокровенным ядром тайного королевства, он выслушивал донесения агентов, держал их подальше от Уайтхолла, а иногда вознаграждал, приводя на аудиенцию к своему начальнику. Эти мужчины и женщины приходили в полночь и раболепствовали, повествуя о своих подвигах и испытаниях, выпрашивая награду у казначея, по долгу службы нечистого на руку. Везунчикам удавалось вымолить у Била хотя бы часть желаемой суммы.

После смерти Уолсингема Бил попытался написать наставление, как должным образом руководить секретной службой, как повторить успех Уолсингема и извлечь уроки из его ошибок. Он попробовал все это перенести на бумагу: не только кем были агенты и куда их отправляли, не только откуда текла секретная денежная река, но и как именно надлежит поступать, как управлять изобретением Уолсингема — он попытался все объяснить новому поколению. Как распоряжаться агентами и сетями, как определять цели и составлять планы, как сравнивать отчеты из нескольких источников и находить что-то похожее на истину. Роберт Бил предположил, что у преемников будут те же опасения и страхи по поводу вторжения католиков; возможно, этой борьбе не суждено закончиться. Бил закончил «Трактат относительно должности советника и государственного секретаря ее величества», но не было никаких доказательств того, что Роберт Сесил, новый государственный секретарь, удосужился его прочитать.

И вот теперь постаревший Роберт Бил, выпихнутый из своего кабинета Сесилом, говорил с Беллоком так, будто он всегда любил Джеффа-Великана больше всех других Проныр — и, возможно, так оно и было. Идея, безусловно, выглядела заманчиво.

— Джеффри, ты добрый и дорогой человек, моя душа поет, когда я вижу тебя.

Бил с некоторым трудом приподнялся и, к вящему удивлению гостя, обнял его. Джефф вернул бывшему начальнику кожаный футляр и конспект, а тот, в свою очередь, предложил верзиле апельсин.

— Расскажи мне новости. По-моему, у тебя морда в крови. Ты вцепился ему в глотку — сам едва не задохнулся, но держал, пока он не сдался?

Он велел принести пиво и вино, потом в кабинет начали прибывать тарелки с мясом и хлебом, и среди угощений действительно оказался апельсин с нутром, похожим на жеоду. Роберту Билу захотелось, чтобы Джефф увидел его полным сил, и он предложил прогуляться по саду. Поющая душа, неудержимый ритм слов, все былые привычки — проворная вежливость, желание помочь, суетливая энергия (встал, как только сел; пошел, как только встал; сел, как только остановился), демонстративное разочарование от неспособности найти нужное письмо на рабочем столе с высоченными бумажными утесами — все это никуда не делось, но для выполнения старых дел требовались новые усилия, которые для Джеффа, с его взглядом опытного театрала, были очевидны. Возможно, Бил уже много лет назад, в приемной Уолсингема, устраивал такие спектакли.

— Идем, идем, — он подал Джеффу руку.

Вскоре старик выдохся, и они сели на скамейку под ивой у искусственного ручья.

— А теперь рассказывай. Ты здесь, ты не арестован — многообещающее начало.