— Мама! — воскликнула Филиппа. — Я никогда не думала о нем как о возлюбленном!

— Неужели? В таком случае он абсолютно тебе не подходит! Женщина должна вожделеть человека, за которого собирается замуж. Пусть я была девушкой скромной, но едва смогла дождаться, когда твой отец уложит меня в постель! И, поверь, мне до смерти хотелось заполучить сначала Патрика Лесли, а потом и Логана Хепберна. Неужели не помнишь, какая страсть пылала между мной и Гленкирком?

— Я считала это чудесным, хотя немного странным, — призналась Филиппа. — Но большинству людей не довелось испытать подобной любви. Они женятся и выходят замуж ради богатства, влиятельных связей и появления на свет наследников. Так считает королева.

— Вот как? Что же, полагаю, этого может быть достаточно для принцессы Арагонской, которая выходит замуж за короля Англии. Но не для меня и не для тебя, Филиппа, — покачала головой Розамунда, смахивая слезы со щек дочери. — Джайлз обидел тебя, дорогая девочка. Смирись, и когда твое сердце снова успокоится, мы найдем тебе молодого человека, которого ты сможешь полюбить, как любила когда-то я. Ты не королева, Филиппа. Ты всего лишь наследница Фрайарсгейта.

— Ты не понимаешь! — вскрикнула Филиппа, отстранившись. — Мне не нужен Фрайарсгейт, мама. Я не хочу провести здесь остаток дней моих. Я люблю двор: волнение, состязания, интриги, сплетни, яркие цвета. Для меня это центр вселенной, и я мечтаю остаться там навсегда!

— Ты расстроена, Филиппа, и сама не знаешь, что говоришь, — спокойно ответила Розамунда. — Как можно отказываться от Фрайарсгейта? Девочка, ты просто не в себе, и сейчас не время это обсуждать… Я пошлю в Оттерли за Томом и твоей сестрой, — решила она, меняя тему.

— Надеюсь, Бэнон выглядит опрятнее, чем Бесси. И лучше воспитана, — кисло пробормотала Филиппа. — Как ты можешь позволять дочери бегать босиком и валяться в грязи? Она все время проводит на лугах вместе с овцами. Меня овцы никогда не интересовали. Разве она больше не берет уроки у отца Маты?

— Она куда образованнее тебя, Филиппа, — возразила Розамунда. — Прекрасно знает несколько языков, включая латынь и греческий. И может говорить на голландском и немецком, чего я определенно не умею.

— Но зачем ей голландский и немецкий? Французский — вот рафинированный язык! Мой значительно улучшился, пока я жила среди придворных. И папа гордился бы мной, ибо это он учил меня говорить. А кто наставляет Бесси в этих грубых и неуклюжих языках?

— Бесси очень интересуется нашей торговлей шерстью. Она дважды сопровождала меня в Нидерланды.

У нас в Амстердаме есть маклер, который отдал нам своего сына в ученики. Мальчика зовут Ганс Стин. Он изучает ткацкое дело и заодно учит Бесси языкам, которые понадобятся ей в торговле с Северной Европой. Вряд ли Бесси когда-нибудь захочет поехать ко двору.

Филиппа от возмущения потеряла дар речи.

— Неужели Бесси предпочитает стать торговкой? — спросила она наконец. — О, я буду безвозвратно опозорена, если кто-нибудь узнает, что моя сестра ведет себя как простолюдинка! Неужели ты поощряешь ее? Да, разумеется, мы люди не знатные, но благодаря тебе приобрели некоторое положение в обществе.

— У твоей младшей сестры нет земель, Филиппа. И хотя благодаря моему кузену Тому у нее будет неплохое приданое, она не годится в жены доброму фермеру. Зато когда-нибудь станет бесценным приобретением для наследника богатого торговца. Кроме того, она умна и не захочет стать всего лишь украшением дома какого-то мужчины.

— Поверить не могу, что ты позволишь отпрыску моего отца пасть так низко, — неодобрительно поморщилась Филиппа.

— Что я слышу! — воскликнула Розамунда. — Откуда, по-твоему, взялось наше богатство, глупая ты девчонка?

— Дядюшка Томас богат, — наивно ответила девушка. Розамунда рассмеялась:

— А что стало источником его богатства? Наши прадеды были близнецами. Мартина Болтона послали в Лондон, и там он женился на дочери торговца, у которого был учеником. Она родила сына, и все было бы хорошо, но король Эдуард IV случайно увидел ее, соблазнился хорошеньким личиком и совратил бедняжку. От стыда она покончила с собой. Король Эдуард чувствовал свою вину, особенно еще и потому, что Мартин и его тесть были ярыми приверженцами Тюдоров и щедро ссужали деньги трону. Поэтому король пожаловал Мартину Болтону дворянство. Вот так мы и стали благородными господами. Но торговля в той или иной форме всегда умножала благосостояние семьи. Жаль, что ты этого не понимаешь и считаешь, что зарабатывать на хлеб собственным трудом позорно. Жизнь при дворе лишила тебя моральных принципов и понятия о том, что хорошо и что плохо. Думаю, тебе не стоит возвращаться, пока ты вновь не обретешь этих добродетелей, дочь моя. И нечего смотреть на меня волком. Я все решила, и только перемены к лучшему заставят меня изменить свое мнение.

— Это ты не понимаешь! — вскричала Филиппа. — Потому что никогда не была молодой!

— Мне этого попросту не позволили. Бремя Фрайарсгейта лежало на моих плечах едва ли не с детства. У меня было мало времени на забавы юности. И ты это знаешь. Возможно, я слишком тебя избаловала. Ты вообразила, что имеешь полное право быть эгоистичной. Но это не так! А теперь иди к себе. Я тобой крайне недовольна.

— Я вернусь ко двору на Рождество, если не раньше! — заупрямилась Филиппа, — Даже если придется в одиночку ехать до самого Гринвича. А здесь не останусь. Ненавижу Фрайарсгейт и почти возненавидела тебя за приверженность к этому чертову имению! Ты не понимаешь меня и никогда не понимала!

И Филиппа в слезах метнулась наверх.

Розамунда глубоко вздохнула и, развернув письмо, прочитала в третий раз. С той самой минуты, когда она привезла Филиппу ко двору, было ясно, что она потеряна для матери. Недаром она держала дочь дома до двенадцати лет. Все это время Филиппа совершенствовала греческий, латинский и французский, сражалась с иголкой, пока не овладела искусством вышивания, выучила все возможные танцы, пела, играла на лютне и маленькой ирландской арфе так, что окружающим ее музыка казалась ангельской. Мылась куда чаще, чем остальные дочери Розамунды, и ухаживала за своим лицом, как за редкостным сортом роз. Заставляла Люси утром и вечером расчесывать длинные рыжеватые пряди, проводя по ним щеткой сто раз, готовилась к придворной жизни и своему положению фрейлины королевы. И в пятнадцать лет ей предстояло обручиться со вторым сыном графа. Филиппа жила именно так, как ей хотелось. До последнего времени.

— Вижу, ты выдержала шторм, — хмыкнула Мейбл, садясь рядом.

— С трудом, — покачала головой Розамунда. — Она очень сердита. Я сказала, что она не вернется ко двору, пока не изменит своего поведения. А она ответила, что вернется, даже если придется идти туда пешком. Я никогда не была такой упрямой!

— Была, и еще какой, но тогда дело касалось Фрайарсгейта и тех, за кого ты, как хозяйка, отвечала. А Филиппа превратилась в эгоистку. Может, она всегда была такой, но мы этого не замечали, потому что она была ребенком. Она заботится только о жизни при дворе и о себе. Если бы ты видела, как она презирает Бесси, которая так любит эту землю!