Особенно неприятным было ощущение, что все пассажиры, сидевшие вокруг, слушали этот их разговор.

– Нет, ничего такого со мной происходило, – ответил он. – Было примерно то же, что испытываешь, когда тонешь. В основном я думал о том, что моим детям придется расти без отца.

Он опять врал. Ему полагалось бы думать об этом, но он не собирался рассказывать правду в вагоне, полном любопытных ушей.

– Мелькнуло ли у вас желание сделать что-то хорошее? Например, отдать все свои деньги на благотворительные нужды? – допытывалась Айона.

Пирс покачал головой и почувствовал, что покраснел, вспомнив клятву, торопливо принесенную Вселенной. Но ведь эта клятва не считалась? Она была вырвана у него под пыткой и, следовательно, аннулировалась условиями Женевской конвенции.

И как только этой женщине удавалось видеть содержимое его черепной коробки? Хорошо еще, что она, кажется, забыла, о чем они беседовали на прошлой неделе.

– В то утро вы, что называется, посмотрели смерти в лицо. Уж не это ли заставило вас понять, насколько вам ненавистна ваша работа? Вам знакомо состояние, когда спрашиваешь себя: «Ради чего все это? Зачем я понапрасну растратил свою жизнь?»

Вот так, ничего-то, выходит, она не забыла. Пирс взглянул на часы, желая знать, как долго ему еще предстоит выдерживать этот допрос. Восемнадцать минут.

– Это случилось совсем не в поезде, – сказал он. – Осознание правды происходило для меня постепенно, год за годом.

– Но вы же говорили, что когда-то любили свою работу. Что именно вам в ней нравилось поначалу?

Глаза Айоны так и буравили собеседника, вынуждая его залезть в картотеку прошлого, которую он всегда держал закрытой, и начать рыться там в поисках ответов.

– Цифры, – наконец ответил он. – Вот за что я полюбил эту работу. Мне всегда нравилось играть с цифрами.

Может, не стоит углубляться в подробности? Пирс ждал, что Айона задаст новый вопрос и как-то продолжит разговор. Но она молча смотрела на него, пока он не заговорил снова.

– Видите ли, мое детство было весьма… хаотичным.

– Хаотичным? – оживилась Айона, подаваясь вперед. – А что конкретно вы имеете в виду?

– Наверное, обстоятельства моей тогдашней жизни. Безработный, часто отсутствующий отец, который спускал свое пособие на скачках. Мать-алкоголичка. Думаю, можно обойтись без подробностей, вам и так понятно. А потом я открыл для себя математику. Мир, где все было таким… упорядоченным, неизменным, управляемым и четким. Прямая противоположность всем прочим сторонам моей жизни. Оказалось, что у меня неплохие математические способности.

– И математика помогла вам вырваться из безрадостного детства? – спросила Айона.

– Да. Точнее, мистер Ланнон, мой школьный учитель математики. Он заметил меня и включил в специальную программу для одаренных детей. Это открыло мне множество дверей. Дополнительные занятия, участия в олимпиадах, поездки по всей стране. Потом, когда подошло время поступать в университет, он помог мне подать заявление и готовил меня к собеседованиям. Я стал первым в семье, кто поступил в университет, и первым выпускником нашей школы, изучавшим математику в Оксфорде. Всем, чего я достиг, я обязан мистеру Ланнону.

От этих слов Пирсу вдруг сделалось очень грустно. На него нахлынуло чувство вины. Когда он в последний раз общался с мистером Ланноном? Жив ли его старый учитель? Он когда-нибудь по-настоящему благодарил старика? Да или нет?

Не иначе, как взбаламученные эмоции подвигли Пирса еще на одно признание: он сказал Айоне то, о чем пока еще не знала ни одна живая душа, кроме него самого. По ночам, когда донимала бессонница, он извлекал эту мысль и крутил ее, как крутят в руках хрустальный шарик.

– Я скажу вам, кем бы хотел быть в идеальном мире. Учителем. Я бы хотел не ворочать деньгами, не накапливать, а что-то отдавать. Менять чьи-то жизни, как мистер Ланнон изменил мою. Чтобы, как говорится, все вернулось на круги своя.

Айона откинулась на спинку сиденья и искренне улыбнулась Пирсу, словно бы после подобного признания он вызывал у нее чуточку больше симпатии или чуточку меньше антипатии. Эта мысль повысила ему настроение. Странно. Вообще-то, до сих пор ему было ровным счетом наплевать, что думает о нем какая-то там Айона.

– Вы снова меня удивили, – призналась она. – Считайте, что вам повезло, поскольку я, скорее всего, сумею вам помочь.

– Айона, а почему вам вдруг захотелось мне помочь? – спросил Пирс.

Вопрос был задан без тени агрессивности, поскольку его это всерьез заинтересовало. Пирс тщетно пытался вспомнить, когда он в последний раз сам хотел помочь кому-то, кто никак не был связан с ним и не оказывал непосредственного влияния на его карьеру и благополучие.

– А много ли смысла в том, чтобы сперва спасти вашу жизнь, но затем, узнав, что нынешняя работа тяготит вас, не постараться сделать так, чтобы вы жили на полную катушку? – вопросом на вопрос ответила Айона. – Как бы то ни было, а помощь людям – это мой raison d’être[5]. Или, в вашем случае, если вспомнить ту злополучную виноградину, – raisin[6] d’être, – скаламбурила она. – Надеюсь, я понятно объяснила?

– Это очень любезно с вашей стороны, но, увы, не имеет смысла. Мир, в котором мы живем, не идеален. Помимо всего прочего, жена приняла бы в штыки мою идею стать учителем, – сказал Пирс и встал, ибо поезд наконец-то подъехал к станции Сербитон.

– А вы хотя бы поговорите с ней! – крикнула ему вслед Айона, когда Пирс уже шел к дверям. – Уверена, она искренне хочет, чтобы ее муж был счастлив!

– Минти, ты еще не спишь? – шепотом спросил Пирс.

В тусклом свете ночника было видно, как одеяло девочки сдвинулось и оттуда высунулась пухлая ручка: пальчики раскрылись, как лучики у потревоженной морской звезды.

– Папуля! Ты уже дома! – пискнула дочка.

– Да, моя принцесса. Как у тебя прошел день в школе? – спросил он, целуя теплую щечку Минти, от которой пахло шампунем «Джонсонс бэби» и зубной пастой с ароматом клубники.

– Круто. У нас была встреча. К нам приходил папа Авы и рассказывал о своей работе.

– И кем же работает ее папа? – поинтересовался Пирс.

– Он ветеринар. Доктор, который лечит больных зверей. Он работает в Лондонском зоопарке. И еще он принес с собой суриката. Настоящего живого суриката! Это было ну очень круто.

«Настоящего живого суриката? Невероятно! Мог ли кто-то из родителей соперничать с отцом этой Авы?»

– Папа, а ты можешь тоже выступить на встрече?

– Конечно могу, моя шалунья, – ответил Пирс, снова укрывая дочь. – Я могу рассказать твоим друзьям об инвестиционной деятельности банков. О том, как мы зарабатываем кучу денег, угадывая, какие акции и ценные бумаги повысятся в цене, а