– И вот что еще, сударь… – сказал Планше,помявшись. – Не мое дело давать советы хозяину, но не лучше ли нам отсюдасъехать?

– Это еще почему?

– Ну, сударь… Вы же понимаете, как к нам теперь будутотноситься хозяева… Еще утром лакей капитана де Кавуа рассказывал в избранномобществе, как славно вы провели всех этих сановных господ, да я и сам послеНидерландов смекаю, что к чему… Здешний слуга уже нарывался на драку, а каковслуга…

– Ваш человек прав, – поддержала Кати. – Вашихозяева – прислужники герцогини…

– Ну и что? – воскликнул д’Артаньян, выпрямившисьво весь свой рост и гордо подбоченясь. – Коли уж я не боялся иных высокихгоспод, не пристало мне опасаться их слуг – какого-то жалкого галантерейщика икастелянши, пусть и присматривающей за носовыми платками и продранными чулкамине где-нибудь, а в Лувре! Мы остаемся, Планше. Слугу Бонасье можешь вздуть,коли охота, но с четой Бонасье изволь быть образцом вежливости, ты понял?Улыбайся им сладчайше, здоровайся почтительнейше… словом, пересаливай, чертвозьми, соображаешь?

– А как я при этом должен на них смотреть? – сухмылкой уточнил сообразительный малый. – Допустима ли, сударь, в моемвзгляде хоть малая толика нахальства?

– Весьма даже допустима, – расхохоталсяд’Артаньян. – В твоем взгляде, любезный Планше, допустимы и нахальство, инасмешка, и откровенный вызов, вообще все, что ты в состоянии выразитьвзглядом. Но на словах ты – образец почтения. Черт возьми, пусть их покорежит!Будут знать, как лезть в интриги высоких господ! Но слугу – вздуть как следуетпри малейшей задиристости с его стороны. Лакей д’Артаньяна должен вести себясоответственно!

– Ах, сударь! – с чувством сказал Планше. –Ах, сударь! Лучше вас, право, нет и не было на свете хозяина! Меня обуреваетжелание…

– Выпить за мое здоровье, разумеется? – догадалсяд’Артаньян. – Нет уж, Планше, не время! Сначала устрой эту девушку нахорошее место, а потом займись моим гардеробом. Завтра у меня встреча… бытьможет, самая важная в моей жизни.

– О, сударь! Неужели вас опять приглашают в Лувр?

– Не совсем, – честно ответил д’Артаньян. –Но это не меняет дела. Завтра моя шпага должна сверкать, в ботфортах должныотражаться дома и прохожие, перо на шляпе обязано выглядеть самым пушистым ипышным в Париже, словом, если я не буду завтра выглядеть самым изящнымкавалером в столице, я тебя продам туркам, а эти нехристи, проделав над тобоюстрашную хирургическую операцию, приставят тебя сторожить своих красавиц, нотебе эти нагие сарацинки уже будут совершенно безразличны… Марш!

Планше вышел в сопровождении Кати, уже чуточку успокоившейсяи переставшей плакать, а д’Артаньян, допив остававшееся в бутылке, развалился вкресле и предался сладким грезам, плохо представляя, как он сможет спокойнопрожить это астрономическое количество часов, минут и секунд, отделявшее его отзавтрашнего дня.

Нельзя сказать, чтобы исполнились самые смелые мечтыд’Артаньяна, но он и так был на седьмом небе от того, что уже достигнуто. Анна,в синем платье с кружевами, опиралась на его руку, он вдыхал аромат ее волос идухов, виртуозя новехонькой тростью с золотым набалдашником и яркими лентами,и, как ни было его внимание приковано к девушке, он все же подмечалмногочисленные восхищенные взгляды, бросаемые на его спутницу гуляющими поСен-Жерменской ярмарке благородными господами, среди которых хватало знакомых,в том числе и тех, кто доселе знал кадета рейтаров д’Артаньяна исключительнокак шалопая, игрока, ночного гуляку и завсегдатая местечек с подозрительнойрепутацией.

Он видел, как у некоторых, еще не посвященных должным образомв суть недавних событий, взбудораживших весь Париж, форменным образом глазавылезали из орбит, а нижняя челюсть стремилась оказаться как можно ближе кноскам ботфорт. И было отчего – нежданно-негаданно недавний вздорный инесерьезный юнец мало того, что прохаживался в обществе ослепительнойкрасавицы, он еще и щеголял в красном плаще с серебряным крестом – одежда,после известных событий служившая вернейшим отличительным признакомпобедителей, к которым все вокруг относились с боязливым почтением…

Чуточку напрягши воображение, можно было представить, чтонаходишься в только что завоеванном городе, – повсюду льстивые улыбки,испуганные взгляды, иные разговоры поспешно прерываются при твоем приближении,люди словно стараются стать меньше ростом, а то и превратиться в невидимок,насквозь незнакомые субъекты наперебой спешат засвидетельствовать почтение,ввернуть словно бы невзначай, что они остаются вернейшими слугами ипочитателями кардинала, его государственного ума, способностей и железной воли…

Как ни молод был д’Артаньян, ему это очень быстро сталонадоедать: признаться по секрету, не из благородства чувств, а оттого, что всеэти перепуганные лизоблюды – ручаться можно, добрая их половина краем ухаслышала о заговоре еще до его разгрома и лелеяла определенные надежды,полностью противоречившие тому, что они сейчас говорили, – мешалиразговаривать с Анной, любоваться ее улыбкой.

Он едва не цыкнул на очередного подошедшего дворянина, нововремя его узнал, поговорил немного и вернулся к спутнице.

– Кто это? – спросила Анна.

– Мы случайно познакомились в «Голове сарацина», –сказал д’Артаньян. – Это шевалье де Карт. Получил образование в иезуитскомколледже, а вот дальше жизнь у него как-то не складывалась – служил в армии,черт-те где, даже в Чехии. Он как-то спрашивал у меня совета, чем, на мойвзгляд, ему следует заняться – оставаться на военной службе или занятьсяматематикой. Мне кто-то говорил, что к этой самой математике у него большиеспособности, – ну, а то, что офицер из него никудышный, я и сам вижу. Яподумал, подумал, да и рассудил нашим здравым гасконским умом: коли у тебя кчему-то есть способности, этому и следует посвящать жизнь. Пусть даже этоматематика, в которой сам я, признаюсь, ничего не понимаю, разве что хорошоумею проверять трактирные счета… В общем, я его решительно направил на путьматематики – вдруг да и получится что-то у юноши с этой самой цифирью, хоть ине дворянское это дело, ох, не дворянское… Я ему только посоветовал взятьдругое имя, какое-нибудь красивое. Ну как можно сотворить что-то заметное вэтой их науке с таким-то именем – де Карт? Собратья по науке его просто незапомнят, не говоря уж о будущих поколениях…

– Я вами восхищена, Шарль, – сказала Анна ссерьезнейшим лицом. – Вы, оказывается, и в науках разбираетесь…

– Просто у нас, гасконцев, здравый и практичныйум, – сказал д’Артаньян убедительно. – Поэтому мы дадим толковыйсовет, о чем бы ни шла речь… – И тут его осенило. – Анна…

– Что? – спросила она с самым невинным видом.

– Вы вновь меня вышучиваете, – оказал д’Артаньянпечально.

– Ничего подобного.

– Нет уж! Я уже изучил эту вашу манеру – отпускатьколкости с самым серьезным и невинным личиком… Правда, при этом оно остаетсястоль же очаровательным, и это меня примиряет с любыми насмешками…