В порядке комментария можно, пожалуй, напомнить, что в начале 1994 года состоялись выборы в венгерский парламент. Более 40 процентов избирателей отдали голоса социалистам, да к этому еще надо прибавить более 17 процентов сочувствующих. На этом этапе прозрения — цифры весьма показательные.

Есть еще одна проблема, которая наряду с другими будет тяжелым грузом давить на венгерскую экономику. Речь идет о большой внешней задолженности страны, которая в 1991 году составляла порядка 22–23 миллиарда долларов. Для населения немногим более 10 миллионов человек — это весьма большая сумма. О внушительности этой цифры говорят и такие данные: только на выплату процентов по кредитам расходуется, по оценкам венгерских экономистов и зарубежных экспертов, половина доходов страны в конвертируемой валюте.

В августе 1959 года моя командировка в Венгрию завершилась, и я возвращался в Москву. Закончился один из весьма насыщенных событиями периодов в моей жизни. Я достаточно обстоятельно узнал и полюбил эту страну, изучил историю, язык, обычаи и культуру венгерского народа. В Венгрии я приобрел хороших друзей из интеллигенции, рабочих, крестьян, близко сошелся со многими венгерскими руководителями. За работу в посольстве, в том числе во время событий осени 1956 года, меня удостоили высокой правительственной награды — ордена Трудового Красного Знамени.

Из Венгрии мы вернулись уже с двумя сыновьями: в 1957 году у нас родился второй ребенок. На родину возвращались с радостью, хотя понятия не имели, что нас ждет впереди: жилья ведь в Москве у нас не было никакого, не знали даже, куда ехать с вокзала. Друзья, однако, заранее побеспокоились и сняли для нас номер в гостинице «Бухарест».

И вдруг на следующий день после приезда в Москву неожиданность — меня попросили позвонить в ЦК КПСС, в отдел, которым заведовал наш бывший посол Юрий Владимирович Андропов.

Так я попал на работу в аппарат ЦК КПСС и с того момента уже не распоряжался своей судьбой, трудился на тех участках, куда меня направляли. Конечно, согласие формально спрашивали, но отказываться тогда было не принято. Поэтому все мои последующие назначения осуществлялись сверху, а мне, со своей стороны, оставалось каждый раз лишь благодарить за оказанное доверие.

Первой моей ступенькой в Отделе ЦК КПСС по связям с рабочими и коммунистическими партиями социалистических стран была должность референта в секторе по Венгрии и Румынии, то есть я продолжал трудиться на полюбившемся мне венгерском направлении.

Должен сказать, что это меня вполне устраивало. В соответствии с действовавшим тогда порядком всеми наиболее серьезными проблемами наших отношений с социалистическими странами занималась Старая площадь. МИДу в этих условиях отводилась довольно скромная роль ведения текущей, по большей части технической работы на двустороннем направлении. Вся кухня большой политики варилась в здании ЦК КПСС. Даже моя скромная должность референта в отделе ЦК открывала доступ к таким вершинам наших отношений с Венгрией, к которым в МИДе допускалось разве что самое высокое руководство. Так что сомнений в правильности выбранного, к тому же и не мной, пути у меня не было и быть не могло.

Помимо прочего, работа в аппарате ЦК позволила быстро решить жилищную проблему: вскоре наша семья из пяти человек получила 2-комнатную квартиру площадью 29 квадратных метров. Радости нашей не было предела! Пожалуй, я был чуть ли не единственным из советских венгроведов, кто получил в те времена отдельную квартиру. Поэтому много лет подряд Новый год и другие праздники мы отмечали с друзьями в нашей семье.

Жена легко нашла работу по специальности — устроилась в соседнюю среднюю школу преподавателем русского языка и литературы. В материальном плане работа двух человек в семье в ту пору гарантировала стабильный достаток. Кроме того, мне удавалось подрабатывать переводами с венгерского, а иногда еще получать гонорары за статьи и брошюры. Пожалуй, впервые мы узнали, что такое нормальная, вполне благоустроенная жизнь.

Работа в аппарате ЦК КПСС давала возможность иметь более полную информацию о положении дел, в том числе и в нашей стране. Часто наиболее откровенная и объективная оценка происходящего поступала из-за рубежа, от руководства братских партий.

К сожалению, то относительное благополучие, в котором мы застали страну по возвращении из командировки, продлилось недолго. Вдруг словно что-то надломилось. Беднее стал ассортимент, прежде всего продовольственных товаров. На колхозных рынках резко повысились цены на мясо и другую сельскохозяйственную продукцию.

Было ясно, что начала сказываться политика Н. С. Хрущева по ограничению, а затем и откровенному зажиму приусадебных хозяйств, сопровождавшаяся передачей скота из личного пользования в колхозы и совхозы. Повсеместно пошел неконтролируемый убой скота и птицы, стали сокращаться площади под индивидуальными садами и огородами. Тогда еще мало кто отдавал себе отчет в том, к каким катастрофическим последствиям приведет такая политика, насколько далеко назад будет отброшено наше сельскохозяйственное производство. Ведь отрицательные последствия хрущевского волюнтаризма мы продолжаем ощущать и по сей день!

Но главное даже не в сокращении производства продуктов сельского хозяйства, а в том, что люди из активных тружеников не по своей воле превращались в чистых потребителей, иждивенцев на шее государства. Крестьянина отлучили от труда во имя утопических идей скорейшего торжества коммунистических отношений на селе. А неполадки (мягко выражаясь) в деревне потянули за собой и промышленность. Беда в том, что заносило Хрущева, к сожалению, не только в этом.

Плод его неуемной инициативы — постоянные реорганизации по вертикали и горизонтали, манипуляции с партией, выражавшиеся в попытках разделить ее на городскую и сельскую организации, масштабная химизация, рассматриваемая как панацея решительно от всех трудностей в нашей экономике, удары по металлургии, по кирпичному производству (блочные дома, метко прозванные в народе «хрущобами», до сих пор уродуют вид наших городов), в социальной области — то заигрывания с интеллигенцией, то удары по ее представителям, на внешнеполитическом фронте — сначала многочисленные мирные инициативы, а затем скатывание вплотную к войне с последующим поспешным отступлением ради сохранения мира.

Ведущие политики мира нередко сбивались с толку, пытаясь дать оценку отдельным внешнеполитическим шагам Хрущева и хоть как-то спрогнозировать дальнейшее развитие событий. Хотя зачастую не было никакого смысла искать глубинные мотивы того или иного нашего шага.

Помню, как-то в ответ на просьбу Кадара дать пояснения по поводу очередного заявления советского лидера Хрущев простодушно признался: «Сморозил я, а мир гадает, что это означает. Да ни хрена не означает!»

Немудрено поэтому, что стабильности и ответственности в стране становилось все меньше и меньше. Нетерпимость ко всему, что не укладывалось в господствующие стереотипы, губила те ростки демократии, которые взошли благодаря политике самого же Хрущева в первоначальный период его правления. Народ устал от нескончаемых перегибов, шараханий и не только не одобрял многочисленные изменения в политике, экономике, государственном устройстве, но толком и не понимал их значения, тем более что жизнь становилась все хуже, росла неуверенность в завтрашнем дне и вместе с ней социальная напряженность.