Он годился Розмари в отцы – духовно. Помог ей, был добр, защищал, и она его за это любила. Теперь Гибсона страшило другое: что, если она сохранит уговор до дней его дряхлости и не признается даже себе, что ждет не дождется, когда он умрет. Розмари такое под силу. Она же жила восемь лет со старым профессором.

Она не захочет причинить ему обиду. Тогда в больнице Розмари казалась обезумевшей от горя из-за такой пустячной вещи, как его переломанные кости, и во всем винила себя.

Розмари не станет обижать Гибсона и не нарушит своих обязательств. Завянет в собственной верности и будет продолжать обманываться. Не исключено, что сама не понимает (или не позволяет себе понять), почему с такой готовностью оказалась в объятиях Таунсенда.

Чем больше он думал о Поле и его достоинствах, тем больше убеждался, что сестра права. Розмари влюбилась или готова влюбиться в него – человека, не подходящего на роль отца, но принадлежащего к ее поколению: мужественного, обаятельного, хорошего и доброго. Она не в силах устоять.

Гибсон понимал, что Розмари лучше не знать о его глупостях, ведь что толку, если она будет в курсе? Жалость – то, что меньше всего требуется Гибсону. Она ему нисколько не нужна. Он запретил себе любить и изгнал это чувство навечно из сердца. Больше о ней не вспомнит.

Он сознательно углубился в себя, много читал и писал. Старался не замечать, это помогало сохранять равновесие, где Розмари и что она делает. Если ощущал депрессию, говорил себе, что в ней нет ничьей вины, кроме его собственной, и уныние проходило.

Однажды ему попалась строфа Катулла:

Гибсон закрыл книгу. Катулл был тоже глупцом – вот единственный вывод из его слов. И плаксой. Гибсон решил, что не будет таким. И больше не читал стихов.

Его депрессия не исчезла. Наоборот, стала еще мучительнее. Он жил с ней и днем, и ночью, забыв, как можно существовать иначе. Начал понимать, что депрессия – нечто такое, с чем человек, старея, свыкается.

Однако перемены не заставили себя ждать. Наступил день, когда обе женщины одновременно покинули дом – как выразился Гибсон, подались на работу. В своем унынии он не стал особенно оплакивать совпадение, поскольку больше не хотел оставаться наедине с Розмари.

Опытный секретарь Этель устроилась на место, где надо было работать до четырех часов. Это ее устраивало, потому что давало возможность готовить обед.

Рабочий день Розмари был длиннее. Она стала помощницей владельца небольшого магазина готового платья. Поначалу ей поручили заниматься товаром с перспективой стать продавщицей – очень неплохой карьерный старт.

Еще одно совпадение: в тот день миссис Вайолет пришла к ним в последний раз. Отныне Гибсону предстояло проводить время в одиночестве.

Накануне этого дня они, как повелось, сидели в гостиной втроем. В качестве фона тихо звучала из радиоприемника музыка. Готовясь к завтрашнему дню, Розмари пришивала к синему платью белый воротник и белые манжеты. Этель вязала. В своей одинокой жизни она отдавала этому занятию много времени, предпочитая проигрывателю приемник – слушала музыку, политические передачи, образовательные программы. А проигрывателя у нее вообще никогда не было.

Гибсон переворачивал страницы книги, иногда сразу по две. На лице мягкое, спокойное выражение. Вполне домашняя, мирная сцена. Но его настроение было совсем иным, поскольку завершался его эксперимент. Все превращалось в прах. Розмари не только оправилась – она пошла дальше, будет скоро сама зарабатывать. Больше не нуждалась ни в чем, что мог бы предложить ей он, зато у нее появилось много требований того, чего дать ему не под силу. Надо ее отпустить, решил он в душе. Чем скорее, тем лучше.

Воображение рисовало перед ним будущее. Они с Этель, преданные и помогающие друг другу, в маленькой квартирке неподалеку от колледжа. Будут работать, пока хватит сил. И каждый вечер одно и то же: звуки радио и вязанье Этель. Гибсон сказал себе, что справится и сможет довольствоваться такой жизнью. Переживал гораздо худшие времена, чем существование бок о бок с родной сестрой. И вообще не понимает, почему при мысли об этом его охватывает такое уныние и он так отчаянно боится этой жизни.

– Все складывается отлично, – прокомментировала Этель, – вот только боюсь поездок. Проводить по тридцать минут в автобусе в одну сторону – бесполезная трата времени. Не разумнее ли переехать ближе к городу?

Розмари вздрогнула:

– Переехать?

– Здесь очень приятно, но если занята на работе, дома в светлые часы не бываешь, – объяснила Этель. – Ты не уколола палец, дорогая?

– Нет.

– Вот и хорошо. – Этель участливо улыбнулась. – Надо подумать и о Кене. Разве ему можно ездить на автобусе?

– Я об этом не подумала. – Розмари вспыхнула.

– Ничего страшного, поезжу и на автобусе, – начал Гибсон, но осекся. Он увидел кровь на белом воротнике, который Розмари держала в руках.

– Дорогая, ты воткнула себе в палец иголку, – проворчала Этель. – Погляди на пятно. Твое рабочее платье.

– Отстирается, – проговорила едва слышно Розмари, поднялась и неверным шагом направилась на кухню. Гибсон задумался, что бы это значило.

– Мне кажется, она уколола палец и измазала воротник, потому что ей не хочется завтра идти на работу. – Он с потухшим сердцем смотрел на холодную решетку камина и неуверенно ждал, чтобы сестра с ним согласилась.

Но Этель только улыбнулась.

– Не думаю. Зачем бы ей тогда лгать? – Гибсон тоже заметил, что Розмари солгала. – Она укололась тогда, когда я сказала, что нам надо переехать отсюда.

– Переехать…

– Переехать от него, – уточнила она вполголоса. – Так она себя выдала!

Гибсон услышал, как сестра вздохнула, а внутри у него все оборвалось и сжалось от отвращения. А было ли у Розмари что-то, что она скрывала? А если выдать нечего, в чем тогда дело? Гибсон тщетно ломал голову. В старинных стихах мужчина всегда повелитель своей души, а он, сколько ни погружался в поэзию, так и не научился владеть своей душой. Да и как научиться? Сердце екнуло. Гибсон замер. Он против своей воли почувствовал, что предан, и пришел от этого в отчаяние. Уткнулся в книгу и не поднял головы, когда вернулась Розмари.

– Замыла холодной водой? – суетливо спросила ее Этель.

– Конечно, – тихо ответила молодая женщина. – Все в порядке. – Гибсон хоть и сидел отвернувшись, но боковым зрением заметил, что она снова взяла иглу. Понимала ли Розмари, почему воткнула ее себе в палец? Совсем не факт. От этой мысли ему сделалось грустно.