Локкартом двоих помощников, но официального представления не последовало. Лондон не спешил признавать новую власть, считая, что и сама революция не что иное, как хорошо спланированная авантюра Берлина. Старый посол Джордж Бьюкенен уехал из Петрограда еще в начале 1918-го, новый, Френсис Линдли, назначенный вместо него, так и не появился.

И хотя Локкарт постоянно посылал министру иностранных дел Великобритании Бальфуру шифровки о положении дел в России, информируя его и Ллойд-Джорджа о переговорах с Лениным, Троцким, Чичериным и как бы подводя к тому, что хорошо бы обозначить его дипломатический статус на этих переговорах, но премьер-министр и Бальфур деликатно отмалчивались, точно этой проблемы не существовало. Роберт понимал, что присылка верительных грамот автоматически означала бы признание Англией нового государства — Советской России и ее большевистского правительства, что в существующей ситуации было невозможно, и не только из-за подписания договора Ленина с немцами: старую консервативную Европу не устраивала сама коммунистическая идеология новой власти. Вторая Парижская Коммуна, которую провозгласил Ленин в России, вызывала у всех содрогание. Нормальный обыватель видел за этим гильотины и потоки крови. Ленин с усмешкой пообещал, что гильотин не будет, а 25 октября, в первый день свершения революции, Лев Каменев, сподвижник Ильича, проташил через Второй съезд Советов решение об отмене смертной казни. Ленина в этот момент на съезде не было. Когда он появился и узнал об этом, то сразу же отругал Каменева за глупую инициативу.

— Но ты же сам не раз говорил, что новая власть — это та же Парижская Коммуна, только без гильотин, — недоуменно заметил Каменев.

— Мало ли что я говорю?! — возмутился Ленин. — Нельзя же, батенька, все понимать так буквально! Если мы провозгласили, к примеру, лозунг: «Земля — крестьянам!», то выходит, что мы завтра же должны будем раздать ее всем подряд в собственность. Но если мы так сделаем, то тут же породим миллионы мелких собственников, а такая мелкобуржуазная стихия и порождает капитализм ежесекундно, ежечасно и в массовом масштабе. И через два месяца эта армия кулаков задушит революцию. Вам, социалисту с большим стажем, просто стыдно не знать таких элементарных вещей!

Локкарт услышал эту историю от самого Каменева, с очаровательной женой которого, работавшей в Наркомпросе, он был знаком еще со старых времен. И хоть Роберта многие знали в Москве, помня его на посту генконсула, но отсутствие дипломатического статуса создавало множество неудобств. Все принимали его и разговаривали с ним как с частным лицом. И Троцкий, подчеркнув это, вежливо дал понять, что не может всерьез прислушиваться к его мнению и приводить в качестве аргумента в разговорах с Лениным.

— Фактически вы и ваши коллеги, я имею уже в виду послов Франции, Америки и других стран Европы, которые сидят в Вологде и не хотят ехать в Москву, устранились от диалога с нами, а нежелание английского и французского крейсеров покинуть Мурманск, несмотря на все наши просьбы, и присутствие двенадцати тысяч солдат десанта — все это создает более чем странную ситуацию…

— По моим сведениям, тысяча двести солдат, — уточнил Локкарт.

— По нашим — двенадцать тысяч. — Троцкий закурил папиросу, в упор посмотрев на него пытливым взглядом. — Создастся такое ощущение, что вы не хотите диалога, вы пытаетесь нас запугать языком ультиматумов: или мы вступаем в войну с Германией, или вы объявляете нам войну лишь на том основании, что мы заключили с немцами мирный договор. Но мы же заключили не союзнический договор, мы же не перешли на их сторону. Мы только заявили, что не в состоянии воевать ни на чьей стороне: экономика страны разрушена, народ устал, мы выдохлись. А вы твердите свое: или — или! И всеми возможными способами хотите снова втянуть нас в кровавую европейскую бойню.

— Мы хотим сегодня сс закончить, Лев, — выдержав напор наркомвоенмора, устало проговорил Локкарт. — И не мы втянули в нее Россию. Не мы заставили вас подписать грязный и бесправный договор с Германией, в результате которого уже нет той великой России, которой она была. Не мы втягиваем вас в гражданскую войну. Я вижу в этих обстоятельствах только один выход: не превращение войны империалистической в гражданскую, а именно этот лозунг, выдвинутый Лениным, сше вчера украшавший вашу партию, ныне грозит превратил ься в жуткую братоубийственную явь, а наоборот — доведение мировой войны до победного конца. И это сослужит вам две службы: примирение с собственным народом и признание вашей власти перед мировым сообществом, без поддержки и помощи которого вам все равно не прожить. Та же Добровольческая армия, которая готовится к походу на Москву, может пойти воевать против немцев. Еще можно договориться, я хорошо знаю генерала Алексеева и могу быть посредником в этих переговорах. Левые эсеры, которые так ненавидят немцев, могут сформировать если не армию, то свой полк. Еще не поздно, Лев, сделать выбор!

Локкарт умолк. Молчал и Троцкий, который в душе был согласен с доводами своего собеседника, Роберт это чувствовал.

— Ну хорошо, к примеру, я согласен. — Троцкий закурил, жадно глотая дым. — Допустим, я берусь убедить своих товарищей, того же Ильича. Но он резонно спросит: а что взамен готова предложить Антанта? Какую помощь? Мы с вами сейчас сидим и философствуем, как две девицы на выданье: если б да кабы! Пусть кто-нибудь приедет с реальными полномочиями и скажет: мы даем вам то-то и то-то, мы поможем с хлебом, углем, паровозами, керосином. Такие-то сроки, такие-то объемы. Вот тогда возникнет реальный разговор. А что сейчас? Болтовня, от которой народ уже стонет. А что касается выбора, то мы свой уже сделали полгода назад. Мы ни с вами, ни с немцами, мы против вас. Против всех на данный период.

— Это глупость, — помедлив, сказал Роберт. — Нельзя идти против всех.

— Джордано Бруно, Галилей, Коперник… В истории человечества были примеры, когда один шел против всех и на его стороне оказывалась правда. Даже если нам суждено погибнуть, мы не отступим. У вас есть выбор: идти с нами или против нас. Еще не поздно, Роберт, лично вам это сделать. А пойдете против — погибнете!

Троцкий умел убеждать. Локкарт ничего не мог ему возразить: наркомвоенмор прав. И Клемансо, и Вильсон, и Ллойд-Джордж выжидали, ничего не предлагая, а только требуя от России одного: выполнения союзнических обязательств. И крейсеры в Мурманске — это в какой-то степени и способ давления, попытка шантажа.

— Вы умный человек, Роберт, и я понимаю, что от вас многое не зависит. Политика вообще грязное занятие. Вы обернуться не успеете, как вас обольют грязью, подставят те, кто