– Так ты никого и впрямь не узнала? – спросил я ее по пути на ночлег.

– Узнала, – сказала она. – Он стоял с правого края. Такой молодой парень. С короткой бородой.

– Пожалела? – спросил я ее снова.

– Пожалела.

– Он, мне кажется, такой молодой, еще ни одной дженчини не видел, – пояснила она уже в городке.

И еще долгое время, подумал я, он не увидит ни одной «дженчини». Чтобы получить радость общения с женщиной, афганскому мужчине надо только жениться. В Афганистане в то время действовала система калымов. Выкуп за будущую жену достигал тысячи долларов. Астрономические, как для одной из самых неимущих стран, деньги. Дотронувшийся до Кармен парень не тянул на обладателя такой суммы. Взглянуть на Кармен и хотя бы на мгновение ощутить под рукой женскую плоть – это был для молодого моджахеда смелый эротический эксперимент.

Она продолжала удивлять меня и всю афганскую округу. Однажды мы остановились купить кебаб. Под Кундузом, как известно, готовят совершенно особые кебабы из баранины, тоненькие, напоминающие по форме охотничьи сосиски. Но разве может сосиска сравниться с кебабом? Аромат кундузского кебаба, украдкой выбегающий из-под покосившихся дверей духана-закусочной, заставляет путника остановиться. Задуматься, а верной ли он дорогой идет. И, в конце концов, толкнуть вперед деревянную дверь, которая, собственно, и отделяет его от праздника чревоугодия. Это произошло и с нами. Я открыл было дверь. И тут же застыл на пороге. Молнией промелькнула разумная трезвая мысль.

– Кармен, ты же женщина.

– Ну и что? – пожала она плечами, сделав вид, что не понимает смысла заданного вопроса.

– Как что? – слегка возмутился я. – Женщинам в харчевню нельзя. Здесь бывают только мужчины.

– Это ти так думаешь, – приподняла она черную как смоль изогнутую бровь и вошла в заведение.

Кто-нибудь из вас помнит мультфильм «Бременские музыканты»? Там есть сцена, когда в избушку разбойников вламываются осел, пес, кот, петух и трубадур. Разбойники сбегают из хижины. Но перед этим, изумленно прервав дикое веселье и пляски, замирают в ожидании неизвестного, словно истуканы. То же самое произошло и с людьми внутри харчевни. Конечно, все они были мужчинами. До того, как мы появились, они громко кричали и смеялись, пожирая горы кебабов, которые были аккуратно уложены на металлические тарелки. Дверь открылась. На пороге бородатые парни увидели нас. Их ненасытные рты остались открытыми. Их коричневые жирные руки, сжимавшие хлеб и мясо, замерли на полдороге от тарелки до ртов. Вдобавок ко всему рухнула на пол пирамида из «калашниковых» у входа. Тихо так свалилась, словно от изумления.

– У вас делают кебаби? – спросила Кармен как ни в чем не бывало и тут же уселась на коврик, на свободное место возле помоста, служившего великолепной подставкой для еды. – Хозяин, принесите нам ваши кебаби.

Мы не торопясь съели наш обед и уехали восвояси. Пока мы ели, за нами наблюдали десятки пар внимательных глаз. Нас не линчевали, в нас не стреляли, и никто нас не пытался выбросить прочь из этого заведения. Но, судя по лицам обедавших посетителей, им очень хотелось сделать это. Почему этого не произошло? Не знаю. Хотелось бы думать, они почувствовали в этой женщине мощную, почти неженскую, силу и уверенность. Хотя, скорее всего, их одолевало любопытство. Желание досмотреть, чем все кончится. «Поди ж ты, женщина, но какая наглая и смелая», – наверняка подумали моджахеды во время своего обеденного перерыва.

Судьба нас развела в разные стороны на берегу Пянджа, когда мы возвращались в Таджикистан. В суматохе переправы Кармен и Тиаго затерялись среди толпы журналистов на афганском берегу. А мы уже отплывали. И предчувствие скорого дома моментально вытеснило из сознания все, чем я жил эти несколько афганских недель. Все детали. Ну и Кармен вместе с этими деталями, конечно, тоже. Я не знал тогда, что через два года встречу ее в Багдаде и проволочки ее черных волос будут развеваться за спиной, когда она мне будет давать интервью. А потом в Аммане, в аэропорту, она будет беззвучно кричать мне через бронированное стекло, разделяющее потоки пассажиров. И наголо стриженный Тиаго приложит свой паспорт к прозрачной поверхности барьера, чтобы я узнал его. В иерусалимской гостинице и в Рамалле, среди толпы бойцов Организации освобождения Палестины, она будет ну буквально водить меня за руку, чтобы я отснял Набиля абу Рудейна, ближайшего помощника Арафата и его доверенное лицо. В Мадриде, в ресторане «Фатигас дель Керер» нам принесут изумительное вино. А я попрошу заменить его на пиво. И снова в Багдаде, в отеле «Шератон», в ее угловой комнате.

Она лежит на кровати и наблюдает, как я прямо из бутылки пью «Грантс». И внимательно слушает сбивчивую историю моей любви. А потом я слушаю ее историю. Ее роман увлекателен. Он такой же настоящий, как песок на улицах афганского Хадж-Багаутдина. Ее далекий мужчина в далеком Мадриде заставляет ее плакать в багдадском отеле. И слезы ее истории смешиваются с поэзией моей.

А в приоткрытую балконную дверь доносятся автоматные очереди. Короткие – тах-татах! – вперемежку с длинными – трратататата, – за которыми наступает ожидание новых звуков чужого города.

Ирак, 2004 год

Не у всякой страны есть своя армия. Но армия есть у всякой себя уважающей страны. А у этой армии обязательно есть свой, особый, день. Как правило, это день первого боя, который приняли регулярные подразделения под флагом своего государства. Украина, как страна инертная и склонная к самообманам, до сих пор свято чтит искусственные даты полулегендарных событий, обходя стороной реальность своего недавнего прошлого. И, кажется, делает это умышленно. Вполне ясно, почему. Первый бой, который приняли регулярные подразделения украинской армии, происходил – как бы точнее сказать – на чужом поле. Мало того, это была вообще чужая игра, если использовать спортивные аналогии. Да еще и с неясным конечным результатом. В общем, случилось это в Ираке шестого апреля две тысячи четвертого года. И только однажды на моей памяти этот день вспомнили отечественные масс-медиа, могучие разрушители мифов и создатели новых. Центром чужой игры был Багдад. Хотя, следует признать, украинское игровое поле было где-то с краю иракской территории.

* * *

Багдад, по легенде, был заложен следующим образом. Великий завоеватель халиф Абу Джафар аль-Мансур подыскивал место для своей новой столицы. Он хотел, чтобы его резиденция была расположена в самом благодатном с точки зрения природных условий районе. В экологически чистом месте, говоря современным языком. И вот что он сделал. Сначала определил полсотни самых привлекательных ландшафтов, радующих глаз пейзажей. Из полусотни методом простого голосования среди узкого круга приближенных отобрал лучшую десятку хит-парада локаций. Затем повелел взять десять освежеванных бараньих туш и разбросать их по этим локациям, а далее, набравшись терпения, следить за действием гнилостных микроорганизмов. По мнению халифа, там, где процесс гниения проистекал наиболее длительно, природа была наиболее чистой. Конечно, правитель вряд ли знал о существовании микроорганизмов, но если легенда права, то в логичности халифа не стоит сомневаться. И если достоверно неизвестно, как выбирали место для столицы, то, по крайней мере, окончательная дата выбора зафиксирована в летописях. Тридцатого июля семьсот шестьдесят второго года новая столица империи Аббасидов стала реальностью. Сначала столице дали имя Мадина-аль-Мудаввара, Город в центре круга, потом переименовали в Город Мира. Но между собой жители имперского центра называли его на древне-персидском языке «Подарок Всевышнего», то есть Багдад, с придыханием на первом слоге и с небольшой паузой на втором. Центр города находится там, где река Диджла – у нас ее называют Тигр – делает широкую петлю на своем неторопливом пути в южном направлении. В самом начале петли стоят две башни отелей «Шератон» и «Палестина», а на противоположной стороне комплекс роскошных зданий, который до сих пор называют не иначе как дворцом последнего халифа. Саддама. Случилось так, что центр Багдада лежит всего на восемьдесят девять километров севернее того места, где находился самый знаменитый, великий, могущественный, ужасный, прекрасный город Древнего мира Вавилон, и это обнаружилось только в начале девятнадцатого века, когда предприимчивый англичанин Джеймс Рич озадачился поисками древней столицы. Впрочем, арабы, кажется, и до него знали, где искать Вавилон. Что ж, халиф Джафар аль-Мансур взял, с поправкой на точность средневековья, всего лишь немного севернее и с климатом не ошибся.