Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, недоумение длилось недолго — мы с отцом вышли встречать гостей на улицу. Ребята были великолепны в разноцветных «рабочих» костюмах — у кого белый, у кого светло-бежевый, а у Лиды-«Юльки» так и вовсе нежно-лимонного цвета. На спине и по правой стороне груди имелись те же эмблемы, что и на микроавтобусе, на левой же красовались нашивки с фамилией и номером группы, «3-А». Увидав их в таком виде, я тут же заподозрил, что те, кто разрабатывал для них эти действительно недурные костюмчики, состоящие из удобных брюк со множеством накладных карманов и коротких, до пояска, курток,, вдохновлялся одеждой их киношных предшественников астронавтов из «Москвы-Кассиопеи» — не хватало только коробочки «смыслоуловителя» на груди! Или там он был на серебристых костюмах для высадки на другую планету? Не помню, да и неважно это…
Далее последовали рукопожатия, похлопывания по спинам и плечам, поздравления и общий подарок — макет будущей станции «Остров-1» с решётчатыми балками-пирсами, к которым пристыкованы грузовые контейнеры, пассажирские капсулы-«автобусы» и буксиры-«крабы». И, конечно, изюминка — узкое, составленное из сегментов, кольцо «космического батута», тянущееся по внутренней окружности «бублика». Макет был размером с колесо от детского велосипеда, — я задумался, где пристроить этот роскошный подарок в своей довольно-таки тесной комнате? Может, сделать красивый жест и сдать его в школьный музей, на зависть другим школам — ведь Дима, вручая подарок, обмолвился, что в продаже таких не будет, подобные сувениры только для особых гостей Проекта?..
…Что же, получается, я теперь «особый»? Любопытно, и даже очень…
Я заранее предупредил и одноклассников и Миру, что жду ещё гостей, но, кажется, забыл уточнить, кого именно и откуда. И вот теперь они были изрядно ошарашены таким вторжением — кроме, пожалуй, Бритьки и Джерри, запрыгавших вокруг гостей и немедленно получивших свою порцию ласковостей, поглаживаний и сюсюканий. Снять наметившееся напряжение можно было только одним способом, что я и сделал, пригласив всех за стол, накрытый в большой комнате. Как мы все там поместились — та ещё загадка, но родителям, а вместе с ним и вожатому Диме пришлось, произнеся положенные поздравления, тихонечко удалиться на кухню. Московские квартиры, да ещё и в застройке начала шестидесятых годов — они, знаете ли, не резиновые…
Я же занял, как и полагается имениннику, место во главе стола и приготовился исполнять свои нелёгкие обязанности. Что ж, теперь хотя бы гендерный баланс выровнялся, как сказали бы в иные недобрые годы, которые здесь наступят ещё нескоро… а может, и вовсе не наступят?
— Это тебе, Лёш. Нужно поставить на проигрыватель, чтобы послушать…
С этими словами Ленка кивнула на полку, где под прозрачной прямоугольной крышкой красовалось одно из последних достижений советской бытовой электроники — проигрыватель «Электроника Б1-01».
— В санатории, где мы с родителями отдыхали в июле, был такой киоск — в нём записывали маленькие гибкие пластинки. Это называлось «звуковые письма» и «музыкальные сувениры» — можно было наговорить свой текст, или выбрать песни или мелодии из их списка. Я вспомнила, что у тебя как раз в сентябре день рождения — и вот, решила записать.
Я открыл тонкий альбом — внутри, вложенный в конверт из серой бумаги, помещался гибкий диск из полупрозрачного зелёного пластика, наподобие маленьких пластинок-миньонов. На другой стороне «альбома» имелся перечень записей. Так… а ведь неплохо!
— Ты сама выбирала песни? — я удивлённо посмотрел на Лену. — Угадала, ничего не скажешь…
— Стихи, которые ты читал на уроке истории, те, которые «Мексиканское танго», потом то, что ты пел у меня на дне рождения — я сразу подумала, что ты должен любить бардовские песни. Ну а Окуджава мне всегда нравился больше остальных — Высоцкого там, Никитиных, Визбора. Или… взгляд её на мгновение сделался испуганным, — я что, не угадала?
Что ты, что ты! — я поспешил её успокоить. — Песни ты выбрала замечательные!
Я пробежал глазами короткий список:
— «На ясный огонь…», «Отшумели песни нашего полка…», «Виноградная косточка», «Поднявший меч на наш союз…» — да я и сам бы лучше не выбрал!
— Там было больше, но на пластинку влезали только четыре. — сказала она виновато.
— Ничего, зато самые-самые… У нас есть большой диск Окуджавы, но там из этих песен только одна. Так что, спасибо тебе огромное. Я поставлю, никто не возражает?
Гости зашумели в том смысле, что нет, никто, а наоборот, очень даже «за». Я нажал кнопку, в окошке на панели загорелся зеленый огонёк — никаких сведодиодов, честная катодная лампа-индикатор питания, как в древних радиолах! — положил невесомую пластинку на рубчатый резиновый диск и поставил иглу на краешек. Раздалось шипение пополам с треском — о, это божественный звук, согревавший души поклонников винила в нашу эпоху цифровых записей и музыкальных подкастов! — и из динамиков полился знакомый с юности голос Булата Шалвовича:
…Мой конь притомился, стоптались мои башмаки.
Куда же мне ехать, скажите мне, будьте добры?
Вдоль красной реки моя, радость, вдоль красной реки,
До синей горы, моя радость, до синей горы…
Я не выбирал песню специально, она оказалась первой на этой стороне пластинки — но вдруг всем своим существом, комком, подступившим внезапно к горлу, давшим мгновенный перебой сердцем ощутил, что попал в самую точку.
…А где ж та гора, та река, притомился мой конь.
Скажите пожалуйста, как мне проехать туда?
На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь.
Езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда…
И ведь не сказать, чтобы я так уж устал от своей новой попаданческой жизни, но… Куда, зачем ехать дальше, что искать, к чему стремиться — с этим я до сих пор не определился. То есть, думал, что определился, когда грузился в поезд Москва-Симферополь, полный фантастических надежд и не менее фантастических ожиданий… пока сам всё не испортил.
…Но где же тот ясный огонь, почему не горит?
Сто лет подпираю я небо ночное плечом.
Фонарщик был должен зажечь, но фонарщик тот спит.
