При этом у него таки случилась эрекция. Львенок никогда не видела такого, бросила скальпель и метнулась в сторону. «А ну поменьше нездоровых мыслей!» – сказала я. А этот тип нахально заявляет: «У меня мысли здоровые, он сам затвердел, что поделаешь?» – «Ах так!» – Схватив молоточек с резиновым наконечником, тетушка прицелилась и безжалостно вдарила по его штуковине, та и увяла.

Тетушка говорит, что может поклясться перед небом: операции Ван Цзяо и Сяо Шанчуню она провела с необычайным старанием, и они прошли чрезвычайно успешно. Но Ван Цзяо не успел даже спину выпрямить после операции, как тут же заявил, что она ему всю психику разрушила. А Сяо Шанчунь без конца заявлялся в здравпункт скандалить, неоднократно ездил в уезд жаловаться, говоря, что тетушка нарушила ему все сексуальные способности… По ее мнению, у Ван Цзяо, может, и были психические отклонения, а вот Сяо Шанчунь морочил голову на все сто. Во время «великой культурной революции», когда он встал во главе всех хунвейбинов, никто не знает, сколько девиц он испортил. Если бы не прошел стерилизацию, еще опасался бы их обрюхатить, что могло плохо для него кончиться, а после стерилизации уже ничего не боялся!

Народу на массовое собрание на тему классовой борьбы и критики секретаря уездного парткома Ян Линя собралось слишком много, помещения, чтобы всех вместить, не было, поэтому занимавший тогда пост председателя ревкома[35] коммуны Сяо Шанчунь принял оригинальное решение провести его на северном берегу реки Цзяохэ, у защитных сооружений против наводнений. Зима была в самом разгаре, вода скована толстым слоем льда, куда ни глянь, мир будто стеклянный. О том, что собрание будет проводиться именно здесь, я в деревне узнал первым. Потому что часто сбегал сюда с уроков развлечься. В тот день я как раз, продолбив лунку у пролета шлюза, ловил рыбу, когда услышал громкий разговор над головой и по голосу признал Сяо Шанчуня. У него такая глотка, что из тысячи человек отличить можно.

– Просто замечательный северный пейзаж, мать твою! Вот здесь массовое собрание критики и осуждения и проведем, а стол президиума на этом шлюзе установим.

Тут изначально была низина, а позже для обеспечения безопасности в нижнем течении реки Цзяохэ на дамбе устроили отводящий шлюз. Всякий раз, когда летом или осенью река разливалась, открывали этот шлюз, и низинка превращалась в озерцо. В то время мы, дунбэйские, были очень недовольны этим, потому что это тоже какая-никакая земля. Если не сеять что другое, то гаоляном вполне засеять можно. Но раз уж государство что задумало, где уж тут простолюдинам выступать против. Прогуливая уроки, я не раз прибегал сюда и смотрел, как бурные потоки высокой воды бьют из двенадцати сливных отверстий. Когда вода в реке спадала, обширная низинка превращалась в озеро десять с лишним ли в окружности. Рыбы и раков там водилось полно, рыбаки собирались толпами, продавцов рыбы тоже становилось все больше Поначалу они со своими лотками размещались на шлюзе, потом места стало не хватать, и они переместились на восточный берег низинки, под стоящие там ивы, а потом еще дальше. Когда шла бойкая торговля, этот рынок растягивался больше чем на два ли. Рынок поначалу располагался у коммуны, а после возникновения рыбного торжка здесь, постепенно переместился сюда. Здесь стали продавать овощи, куриные яйца, жареный арахис. За продавцами прибыли и мелкие воришки, шпана и попрошайки – извечное приложение всякого рынка. Руководство коммуны неоднократно посылало вооруженных ополченцев, чтобы выгнать их. Но перед появлением ополченцев они один за другим скрывались, а после их ухода, разведав обстановку, собирались снова. Так, на птичьих правах этот рынок и существовал.

Смотреть на рыбу – моя особая страсть. Мимоходом я разглядывал карпов, толстолобиков, карасей, сомов, змееголовов, угрей, крабов, вьюнов, двустворчатых моллюсков и прочую речную живность. Тут я видел самую большую рыбину, цзиней на сто с лишним, с белым брюхом, смахивающую на беременную женщину. Продававший ее старик весь сжался от страха, словно хранитель божества. У этих зыркающих во все стороны, прислушивающихся ко всему продавцов рыбы я был свой. Почему им приходилось оглядываться и прислушиваться? Потому что туда нередко наведывались инспекторы из налоговой службы коммуны, которые могли их рыбу конфисковать. Были в коммуне и некоторые деятели без определенных обязанностей, которые работали под инспекторов и могли отобрать товар хитростью или силой. Эту большущую рыбину весом больше ста цзиней чуть не забрали двое типов в синих френчах, с сигаретами в зубах и черными кожаными портфелями. Если бы не подоспевшая дочка этого старика, которая разревелась и устроила скандал, если бы не Цинь Хэ, раскрывший, кто они такие на самом деле, эта парочка точно утащила бы эту рыбину.

Цинь Хэ – нищий. Длинные волосы, расчесанные на широкий пробор, синий габардиновый студенческий китель, в кармане авторучка, как у доктора наук, двухцветная шариковая ручка «синьхуа» – в общем ни дать ни взять студент эпохи Движения 4 мая[36]. Бледное лицо с безутешным выражением, влажные глаза, будто вот-вот заплачет. Он обладал превосходным талантом оратора, говорил всегда на путунхуа[37], выговаривал каждую фразу, как актеры на сцене, – то, что впоследствии я написал пьесу, связано с его влиянием, – в руках он всегда держал большую керамическую кружку белой глазури, с выведенной на ней красным лаком пятиконечной звездой и иероглифом «цзян» – «помощь», «награда». Он останавливался перед торговцами рыбой и раками и проникновенно говорил: «Товарищ, я утратил трудоспособность. Вы можете сказать, такой молодой и нетрудоспособный? Вот что я скажу тебе, товарищ: тебе виден лишь мой внешний облик, а на самом деле у меня серьезная болезнь сердца. Меня пронзили мечом, и стоит мне приняться за работу, шов на сердце разойдется, хлынет кровь, и я могу умереть. Поднеси рыбешку, товарищ, на большую и уповать не смею, мне бы небольшую, малюсенькую такую…» Ему всегда удавалось заполучить рыбку или рачка, после чего он бежал к воде, чистил ее маленьким ножиком, находил защищенное от ветра местечко, набирал хвороста, ставил пару кирпичей, кружку на них, зажигал огонь и варил… я часто стоял за его спиной и наблюдал, как он варит рыбу. От кружки разносился вкусный дух, от которого слюнки текли, и в глубине души я завидовал его образу жизни…

Младший брат секретаря парткома коммуны Цинь Шаня, Цинь Хэ когда-то был самым талантливым учеником первой уездной школы. Причины тому, чтобы младший брат партсекретаря коммуны просил милостыню на рынке, должны были быть непростые. Говорили, что он без ума влюблен в мою тетушку, испытал серьезное потрясение и пытался застрелиться из пистолета старшего брата. Оправившись от раны, он и стал таким. Поначалу некоторые смеялись над ним, но после того, как он помог старику отбить большую рыбину, продавцы рыбы стали смотреть на него другими глазами. Я чувствовал, что этот человек обладает какой-то притягательной силой, и хотел понять его. Стоило взглянуть в его влажные глаза, как сразу зарождалась симпатия. Однажды вечером, когда торговцы рыбой уже разошлись, он обратился лицом к закату и направился на запад, отбрасывая длинную тень. Я потихоньку увязался за ним. Хотелось узнать секрет этого человека. Обнаружив, что я следую за ним, он остановился, согнулся передо мной в глубоком поклоне и сказал: «Любезный приятель, не надо так». – «А я ничего и не так, любезный приятель», – ответил я, подражая его тону. «Я хочу попросить вас не следовать за мною», – жалобно пролепетал он. «Ты идешь, и я иду, – сказал я. – И ничего я за тобой не следую». Он покачал головой и тихо пробормотал: «Прошу пожалеть этого несчастного человека, дружище». И, повернувшись, зашагал вперед. Я по-прежнему шел следом. И тут он побежал. Бежал он большущими шагами, высоко вскидывая ноги, легко, раскачиваясь из стороны в сторону, будто фигурка из бумаги. Я бежал вслед, почти не тратя сил. Он остановился, тяжело дыша, с лицом желтым, как золотая фольга, и со слезами взмолился: «Дружище… Умоляю, оставьте меня… Я инвалид, перенес тяжелое ранение…»