Мало кем я восхищался так же сильно, как Моше Даяном. Он был блестящим военным стратегом и одним из моих ближайших друзей. Но нам обоим пришлось признать, что Бен-Гурион больше не будет на нашей стороне, а поставленная перед нами задача защитить Израиль от уничтожения по-прежнему актуальна. Именно эта реальность удерживала меня на работе до позднего вечера, зачастую и ночевать мне приходилось вне дома. Но, по крайней мере, мы могли рассчитывать на руководство Бен-Гуриона, когда боролись за наращивание нашего военного потенциала. Без этого моя уверенность в том, что я смогу найти надежные источники оружия, прежде чем мы снова подвергнемся нападению, могла заметно ослабнуть.

Я знал, что нам нужен партнер-союзник. Единственной нашей надеждой на международный альянс оставались призрачные отношения с Чехословакией, которые основывались исключительно на военных закупках и держались в тайне. В некотором смысле мы гордились тем, что строили свое государство одни, с нуля, что доказывало: несмотря на вековые преследования, мы, евреи, не сломлены. Мы готовы были установить дружбу с другими народами, но становилось ясно, что они не собираются прилагать усилия, так что действовать приходилось нам самим. Нужно было изменить наше положение в мире, чтобы в глазах других стран стать желанным другом.

Для государства, насчитывающего менее двух миллионов человек, идея встать вровень с крупнейшими мировыми державами требовала дерзости, это уж точно. Мы не хотели превратиться в чьего-то вассала, мы собирались выступать как суверенное государство. Однако британцы по-прежнему относились к Израилю с недоверием и недоброжелательностью, твердо соблюдая эмбарго на продажу оружия на Ближний Восток. Признавая Государство Израиль, Соединенные Штаты обеспечили нам легитимность в самый важный момент, но президент Дуайт Эйзенхауэр[64] не хотел вовлекать Соединенные Штаты в арабо-израильский конфликт, предпочитая занимать нейтральную позицию. Так и шли дела в течение некоторого времени. Мы были вынуждены бороться за жизнь – за само существование еврейского государства – и занимались этим, пока двери перед нами оставались закрытыми. Среди столь важных поисков союзников реальная возможность, похоже, была только одна. После долгих размышлений я выбрал Францию.

Подобно британцам и американцам, французы поддерживали эмбарго. Но я подозревал, что мы сумеем установить с ними эмоциональную связь, которая поможет убедить их стать нашими тайными помощниками. Среди лидеров Радикальной партии[65], которая в те годы контролировала французское правительство, было немало героев Сопротивления, прошедших горнило нацистской оккупации. Некоторые побывали в концентрационных лагерях. Наши страдания не были одинаковыми, но они были вызваны одним и тем же злом. В этом, как я надеялся, мы сможем найти нечто общее.

Я также видел практические причины, по которым Франция может пойти на контакт с нами. Их частная оборонная промышленность производила широкий ассортимент вооружения, включая самолеты и танки, и Израиль представлял собой нового потенциального клиента. Кроме того, президент Египта Гамаль Абдель Насер[66] стал угрозой для обеих наших стран, поскольку в тот период направлял оружие повстанцам в Алжир, еще остававшийся французской колонией. Насер тем временем по-прежнему рассуждал о великой добродетели разрушения Государства Израиль и об организации регулярных вторжений на нашу территорию. Я думал: если окажется недостаточно общего прошлого, мы могли бы найти союз с Францией на основе общего дела.

Бен-Гурион всегда скептически относился к союзу с Францией. «Французы?! – восклицал он каждый раз, когда я упоминал их. – Французы? Они проиграли войну! Спросите их, почему они проиграли войну. Я хочу знать». «Я все проверил и пришел к некоторым выводам, – отвечал я. – Они не содействовали врагу».

Но теперь Бен-Гурион уехал в Сде-Бокер, и я столкнулся с аналогичной реакцией Шарета и Лавона. Последний называл французскую стратегию глупой. Любое усилие, не направленное на изменение мнения британцев и американцев, было, на его взгляд, пустой тратой времени.

В Иерусалиме меня поддерживал и доверял мне только Моше Даян. Больше никто. Мне определенно не хватало поддержки министерства иностранных дел, которое при нормальных обстоятельствах должно было проводить подобные международные операции. И все же я не утратил видение, открывшееся мне благодаря вспыхнувшей искре воображения. Несмотря на все препятствия, я отправился в путь.

* * *

Когда я впервые поехал в Париж, я не знал ни слова по-французски и понятия не имел о французских обычаях и нравах. Я был неопрятно и плохо одет, так что должен был выглядеть глупо. И все же я поднялся на борт самолета исполненный надежды, страстно желая увидеть, как смогу урегулировать вопрос, решение которого все объявили невозможным. Вскоре после прибытия я позвонил заместителю премьер-министра Поля Рейно[67], который, насколько мне было известно, отвечал за продажу оружия за рубеж. Через переводчика сказал, что я в Париже и надеюсь, что мы сможем поговорить. Он сразу пригласил меня к себе. У нас состоялся теплый и продуктивный разговор, хотя мы и ходили вокруг да около. К тому времени, когда мы закончили, он был готов продать Израилю оружие дальнего радиуса действия. Конечно, нам нужно было намного больше, чем он мог предоставить, но соглашение такого рода все равно стало переломным моментом. Это была наша первая сделка с крупнейшей мировой державой в области вооружения – и первый из многих шагов, которые предстояло сделать в направлении подлинного альянса. Что еще я мог испытывать, кроме восторга?

На прощание я пожал Рейно руку, поблагодарив за участие и помощь. Он провожал меня до дверей кабинета, когда я вдруг остановился, потому что мне пришел в голову один вопрос.

– Месье, я отдаю себе отчет в том, что понятия не имею, как одно правительство платит другому.

Я предложил внести один миллион долларов на банковский счет Министерства обороны Франции, чтобы мы могли позже подвести баланс. Рейно согласился.

В течение следующих нескольких лет я много раз путешествовал между Израилем и Францией, приобретая оружие и боеприпасы для Армии обороны Израиля. Я встречался с генералами, чиновниками, членами французского кабинета министров. С помощью алжирского еврея по имени Жорж Элгози[68], экономиста в канцелярии премьер-министра Франции, я убедил французское правительство предоставить нам несколько типов истребителей, каждый из которых впоследствии сыграл решающую роль в победе в Шестидневной войне 1967 г. Едва мы познакомились, как Элгози пригласил меня в свою квартиру, где его пожилая мать имела бы возможность буквально изучить меня. Я помню, она сидела в гостиной величественно, словно во дворце. Когда я представился, она попросила подать ей руку. Она исследовала линии и складки на моей ладони, как будто читала карту моей души. Закончив с этим, она посмотрела на сына и произнесла четыре простых слова: «Сделай, что он просит». Казалось, Элгози принял материнский наказ близко к сердцу. На следующий день он предложил мне воспользоваться его кабинетом, в двух шагах от офиса премьер-министра Пьера Мендеса-Франса[69]. Через Элгози мне представилась возможность войти в мир французской политики, благодаря чему я подружился с десятками французских политиков, включая самого премьер-министра.