С того момента вечерние сомнения ушли прочь, и ночи стали проходить спокойно, принося свежесть и силу. Голос меня не посещал, но я вовсе не был уверен, что старик его слышал. Впрочем, какая разница? Существует заведенный порядок жизни и в нем есть место для избранных. А коль скоро судьба привела меня на это место, я буду выполнять все правила и пользоваться всеми положенными благами.

Я принялся изучать повадки старика и тщательно их копировать, понимая, что в будущем займу его пост, и посланцы совета начнут складывать ежедневные подношения перед моими лапками. Он был неплохим голубем и учил меня основательно и терпеливо. Раздражали в нем бесконечные нравоучения, пересыпанные многословными разглагольствованиями о смысле жизни, правильном устройстве мира, высокой миссии избранных. Впрочем, кто из птиц лишен недостатков?

Конец его был ужасен и во многом изменил мое отношение к действительности. Если до смерти старика во мне еще бродили смутные надежды на существование Небесного Голубя, то после нее я окончательно утвердился в реалистическом понимании нашего мира.

Однажды утром старик выбрал для тренировки наружную стену большого дома, стоящего поодаль от остальных зданий. Его построили недавно, и для сушки одежды люди устроили в нем глубокую выемку, защищенную снаружи полосами светлого металла. Видимо они предполагали, будто эти полосы помешают голубям проникать внутрь и метить белье. Наоборот! Среди молодняка стало считаться верхом удали протиснуться между полосами, усесться на оконную раму, быстро пометить и выскочить наружу.

Мне уже не нужно было садиться на раму, я влетал, и, застыв в воздухе на несколько секунд, выскакивал обратно, оставляя на белье громадную жирную метку. Людям, живущим в доме, не нравились наши упражнения. Они заботились о своем белье больше, чем о правильном управлении миром, и поэтому в то утро, подлетая к выемке, я заметил натянутую между полосами металла тонкую сеть.

Сеть была сделана из прозрачного материала, я увидел ее в самую последнюю секунду и еле успел вывернуться, чтобы не попасть в ячейки. Однако люди, хоть и предприимчивы, но непоследовательны, и часто не доводят дело до конца. Полетав возле выемки, я быстро обнаружил дыру, пропущенную то ли по безалаберности, то ли по недосмотру. Юркнув в нее, я с большим удовольствием отметился и выскочил наружу.

В эту минуту подлетел старик. Он немного запоздал, заканчивая обильный завтрак. Прежде, чем отправить меня выполнять упражнение, он прочитал мне целую лекцию о пользе бдительности, о том, что идущий путями Небесного Голубя должен постоянно быть начеку в ожидании призыва и неустанно тренировать тело и чувства.

– Ты уже метил? – спросил старик, указывая клювом на белье в глубине выемки.

– Нет, – соврал я.

Не знаю, что двигало мною, желание ученика еще раз понаблюдать за работой Учителя, или мелочная месть пустого желудка, но я соврал, да, я соврал.

– Тогда смотри, – сказал старик, развернулся и понесся к полосам. Чтобы пролететь на такой скорости между их острыми краями требовалось незаурядное умение. Старик им обладал и, несомненно, выполнил бы упражнение с блеском, но его подвели не крылья, а ослабевшие глаза. Он не заметил сети, а я промолчал, и мой мудрый учитель со всего маху врезался в почти невидимую преграду.

Первые несколько минут он пытался освободиться и отчаянно бился всем телом, но от этих попыток сеть запутывалась еще больше, оборачиваясь вокруг лапок. Полосы гудели под ударами крыльев, и этот звон до сих пор возникает в моих в ушах, стоит только слегка напрячь память.

Вскоре его лапки окружал плотный ком перепутавшихся ячеек, вырваться из которых было невозможно. Он понял безнадежность своих попыток и замер, повиснув вниз головой.

Я несколько раз облетел его, выискивая хоть какую-нибудь возможность помочь. Бесполезно. Мой учитель был обречен.

Умирал он несколько дней. Непонятно, откуда взялась в стариковском теле такая живучесть!? Его голова то бессильно свешивалась, то вновь приподнималась, и оранжевые от прилива крови глаза судорожно метались в безуспешных поисках спасения. Иногда, в порывах отчаяния, он неистово трепыхался и сбитые, истерзанные крылья колотили по железу, вновь исторгая протяжный звон.

О, этот звон! Он будил меня по ночам, проникая в самое сердце. Но что, что я мог поделать?!

Страшнее всего были разговоры. Первые несколько часов он молчал, на всякие лады пытаясь освободится. Я тоже молчал, не зная, что сказать. Когда старик обвис, и замер в полном изнеможении, я услышал его голос.

– Небесный Голубь посылает мне испытание, – сказал старик. – Вся моя дальнейшая жизнь зависит от того, как я пройду через него.

Бедняга! Он еще надеялся на спасение….

– А в чем состоит испытание? – спросил я, пытаясь хоть немного отвлечь его внимание.

– Конечно, не в этой сети, – презрительно фыркнул старик, – и даже не в дальнейшей жизни моего тела – старой, усталой оболочки. Настоящее испытание это проверка духа, проверка того, что ты наработал за все отпущенные тебе годы. Если я впаду в отчаяние, наказание окажется великим. Но если выдержу и выйду из этой западни укрепленным, с обновленной верой – награда будет безмерна.

Я не стал возражать. Зачем? К чему волновать умирающего? Он поговорил в таком духе еще минут двадцать и замолк. Замолчал на много часов. Когда я вновь услышал его голос, старик рассуждал уже совсем иначе.

– Наверное, я в чем-то провинился, – произнес он дрожащим голосом. Иначе за что мне ниспослана столь мучительная смерть? Я всегда думал, будто веду безупречный образ жизни. Но кто не ошибается! Скажи, мой ученик, возможно, ты заметил огрехи в моем поведении, проступки, упущения, и молчал, боясь обидеть учителя. Понимаю тебя, хорошо понимаю.… Но время обид прошло, поэтому сейчас ты обязан рассказать все, что обо мне думаешь. Я хочу раскаяться в неправильных поступках, прежде чем придет мой последний час.

Я не стал его огорчать. Честно говоря, кроме некоторого самодовольства и нежелания делиться со мной пищей, его поведение было действительно безупречным.

В последний раз старик заговорил к исходу вторых суток. Он уже давно перестал бить крыльями, тело безжизненно свисало, подобно мокрому белью, и только голова иногда приподнималась на несколько секунд.

– Моя смерть – это жертва, – еле слышно прохрипел он. – Жертва за всех голубей, за всех котов, за всех людей, за весь мир. Я знал, что скоро умру. И ты, мой преемник, знай и ты, что минута, когда к тебе придет ученик, настоящий ученик, будет началом твоего конца. Ты передашь ему то, что получил от меня, добавишь, накопленное тобой и будешь ждать своего часа. Солнце садится, и встает солнце, но в мире не может быть двух солнц. Я ухожу из этого мира счастливым и свободным. Будьте и вы счастливы.

Он замолчал, уронил голову. По телу пробежала последняя, предсмертная судорога. Перья еще вздрагивали, а душа уже отлетела, заклубилась, затрепетала, устремляясь к Небесному Голубю.